Автор нотердам де пари – Читать бесплатно электронную книгу Собор Парижской Богоматери (The Hunchback of Notre-Dame: Notre-Dame de Paris). Виктор Гюго онлайн. Скачать в FB2, EPUB, MOBI

Читать книгу Собор Парижской Богоматери

Несколько лет тому назад, осматривая Собор Парижской Богоматери или, выражаясь точнее, обследуя его, автор этой книги обнаружил в темном закоулке одной из башен следующее начертанное на стене слово:

«АМАГКН»[1]

Эти греческие буквы, потемневшие от времени и довольно глубоко врезанные в камень, некие свойственные готическому письму признаки, запечатленные в форме и расположении букв, как бы указывающие на то, что начертаны они были рукой человека средневековья, и в особенности мрачный и роковой смысл, в них заключавшийся, глубоко поразили автора.

Он спрашивал себя, он старался постигнуть, чья страждущая душа не пожелала покинуть сей мир без того, чтобы не оставить на челе древней церкви этого стигмата преступлений или несчастья.

Позже эту стену (я даже точно не припомню, какую именно) не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла. Именно так в течение вот уже двухсот лет поступают с чудесными церквами средневековья. Их увечат как угодно – и изнутри и снаружи. Священник их перекрашивает, архитектор скоблит; потом приходит народ и разрушает их.

И вот ничего не осталось ни от таинственного слова, высеченного в стене сумрачной башни собора, ни от той неведомой судьбы, которую это слово так печально обозначало, – ничего, кроме хрупкого воспоминания, которое автор этой книги им посвящает. Несколько столетий тому назад исчез из числа живых человек, начертавший на стене это слово; исчезло со стены собора и само слово; быть может, исчезнет скоро с лица земли и сам собор.

Это слово и породило настоящую книгу.

Март 1831

Книга первая

I. Большая зала

Триста сорок восемь лет шесть месяцев и девятнадцать дней тому назад парижане проснулись под перезвон всех колоколов, которые неистовствовали за тремя оградами: Сите, Университетской стороны и Города.

Между тем день 6 января 1482 года отнюдь не являлся датой, о которой могла бы хранить память история. Ничего примечательного не было в событии, которое с самого утра привело в такое движение и колокола и горожан Парижа. Это не был ни штурм пикардийцев или бургундцев, ни процессия с мощами, ни бунт школяров, ни въезд «нашего грозного властелина короля», ни даже достойная внимания казнь воров и воровок на виселице по приговору парижской юстиции. Это не было также столь частое в XV веке прибытие какоголибо пестро разодетого и разукрашенного плюмажами иноземного посольства. Не прошло и двух дней, как последнее из них – это были фландрские послы, уполномоченные заключить брак между дофином и Маргаритой Фландрской, – вступило в Париж, к великой досаде кардинала Бурбонского, который, в угоду королю, должен был скрепя сердце принимать неотесанную толпу фламандских бургомистров и угощать их в своем Бурбонском дворце представлением «прекрасной моралитэ, шутливой сатиры и фарса», пока проливной дождь заливал его роскошные ковры, разостланные у входа во дворец.

Тем событием, которое 6 января «взволновало всю парижскую чернь», как говорит Жеан де Труа, – было празднество, объединявшее с незапамятных времен праздник Крещения с праздником шутов.

В этот день на Гревской площади зажигались потешные огни, у Бракской часовни происходила церемония посадки майского деревца, в здании Дворца правосудия давалась мистерия. Об этом еще накануне возвестили при звуках труб на всех перекрестках глашатаи парижского прево, разодетые в щегольские полукафтанья из лилового камлота с большими белыми крестами на груди.

Заперев двери домов и лавок, толпы горожан и горожанок с самого утра потянулись отовсюду к упомянутым местам. Одни решили отдать предпочтение потешным огням, другие – майскому дереву, третьи – мистерии. Впрочем, к чести исконного здравого смысла парижских зевак, следует признать, что большая часть толпы направилась к потешным огням, вполне уместным в это время года, другие – смотреть мистерию в хорошо защищенной от холода зале Дворца правосудия; а бедному, жалкому, еще не расцветшему майскому деревцу все любопытные единодушно предоставили зябнуть в одиночестве под январским небом, на кладбище Бракской часовни.

Народ больше всего теснился в проходах Дворца правосудия, так как было известно, что прибывшие третьего дня фландрские послы намеревались присутствовать на представлении мистерии и на избрании папы шутов, которое также должно было состояться в большой зале Дворца.

Нелегко было пробраться в этот день в большую залу, считавшуюся в то время самым обширным закрытым помещением на свете. (Правда, Соваль тогда еще не обмерил громадную залу в замке Монтаржи.) Запруженная народом площадь перед Дворцом правосудия представлялась зрителям, глядевшим на нее из окон, морем, куда пять или шесть улиц, подобно устьям рек, непрерывно извергали все новые потоки голов. Непрестанно возрастая, эти людские волны разбивались об углы домов, выступавшие то тут, то там, подобно высоким мысам в неправильном водоеме площади.

Посредине высокого готического[2] фасада Дворца правосудия находилась главная лестница, по которой безостановочно поднимался и спускался людской поток; расколовшись ниже, на промежуточной площадке, надвое, он широкими волнами разливался по двум боковым спускам; эта главная лестница, как бы непрерывно струясь, сбегала на площадь, подобно водопаду, низвергающемуся в озеро. Крик, смех, топот ног производили страшный шум и гам. Время от времени этот шум и гам усиливался: течение, несшее толпу к главному крыльцу, поворачивало вспять и, крутясь, образовывало водовороты. Причиной тому были либо стрелок, давший комунибудь тумака, либо лягавшаяся лошадь начальника городской стражи, водворявшего порядок; эта милая традиция, завещанная парижским прево конетаблям, перешла от конетаблей по наследству к конной страже, а от нее к нынешней жандармерии Парижа.

В дверях, в окнах, в слуховых оконцах, на крышах домов кишели тысячи благодушных, безмятежных и почтенных горожан, спокойно глазевших на Дворец, глазевших на толпу и ничего более не желавших, ибо многие парижане довольствуются зрелищем самих зрителей, и даже стена, за которой что-либо происходит, уже представляет для них предмет, достойный любопытства.

Если бы нам, живущим в 1830 году, дано было мысленно вмешаться в толпу парижан XV века и, получая со всех сторон пинки, толчки, – прилагая крайние усилия, чтобы не упасть, проникнуть вместе с ней в обширную залу Дворца, казавшуюся в день 6 января 1482 года такой тесной, то зрелище, представившееся нашим глазам, не лишено было бы занимательности и очарования; нас окружили бы вещи столь старинные, что они для нас были бы полны новизны.

Если читатель согласен, мы попытаемся хотя бы мысленно воссоздать то впечатление, которое он испытал бы, перешагнув вместе с нами порог обширной залы и очутившись среди толпы, одетой в хламиды, полукафтанья и безрукавки.

Прежде всего мы были бы оглушены и ослеплены. Над нашими головами двойной стрельчатый свод, отделанный деревянной резьбой, расписанный золотыми лилиями по лазурному полю; под ногами – пол, вымощенный белыми и черными мраморными плитами. В нескольких шагах от нас огромный столб, затем другой, третий – всего на протяжении залы семь таких столбов, служащих линией опоры для пяток двойного свода. Вокруг первых четырех столбов – лавочки торговцев, сверкающие стеклянными изделиями и мишурой; вокруг трех остальных – истертые дубовые скамьи, отполированные короткими широкими штанами тяжущихся и мантиями стряпчих. Кругом залы вдоль высоких стен, между дверьми, между окнами, между столбами – нескончаемая вереница изваяний королей Франции, начиная с Фарамонда: королей нерадивых, опустивших руки и потупивших очи, королей доблестных и воинственных, смело подъявших чело и руки к небесам. Далее, в высоких стрельчатых окнах – тысячецветные стекла; в широких дверных нишах – богатые, тончайшей резьбы двери; и все это – своды, столбы, стены, наличники окон, панели, двери, изваяния – сверху донизу покрыто великолепной голубой с золотом краской, успевшей к тому времени уже слегка потускнеть и почти совсем исчезнувшей под слоем пыли и паутины в 1549 году, когда дю Брель по традиции все еще восхищался ею.

Теперь вообразите себе эту громадную продолговатую залу, освещенную сумеречным светом январского дня, заполоненную пестрой и шумной толпой, которая плывет по течению вдоль стен и вертится вокруг семи столбов, и вы получите смутное представление о той картине, любопытные подробности которой мы попытаемся обрисовать точнее.

Несомненно, если бы Равальяк не убил Генриха IV, не было бы и документов о деле Равальяка, хранившихся в канцелярии Дворца правосудия; не было бы и сообщников Равальяка, заинтересованных в исчезновении этих документов; значит, не было бы и поджигателей, которым, за неимением лучшего средства, пришлось сжечь канцелярию, чтобы сжечь документы, и сжечь Дворец правосудия, чтобы сжечь канцелярию; следовательно, не было бы и пожара 1618 года. Все еще высился бы старинный Дворец с его старинной залой, и я мог бы сказать читателю: «Пойдите, полюбуйтесь на нее»; таким образом, мы были бы избавлены: я – от описания этой залы, а читатель от чтения сего посредственного описания. Это подтверждает новую истину, что последствия великих событий неисчислимы.

Весьма возможно, впрочем, что у Равальяка никаких сообщников не было, а если, случайно, они у него и оказались, то могли быть совершенно непричастны к пожару 1618 года. Существуют еще два других весьма правдоподобных объяснения. Во-первых, огромная пылающая звезда, шириною в фут, длиною в локоть, свалившаяся, как всем известно, с неба 7 марта после полуночи на крышу Дворца правосудия; во-вторых, четверостишие Теофиля:

Да, шутка скверная была, Когда сама богиня Права, Съев пряных кушаний немало, Себе все небо обожгла.[3]

Но, как бы ни думать об этом тройном – политическом, метеорологическом и поэтическом – толковании, прискорбный факт пожара остается несомненным. По милости этой катастрофы, в особенности по милости всевозможных последовательных реставраций, уничтоживших то, что пощадило пламя, немногое уцелело ныне от этой первой обители королей Франции, от этого Дворца, более древнего, чем Лувр, настолько древнего уже в царствование короля Филиппа Красивого, что в нем искали следов великолепных построек, воздвигнутых королем Робером и описанных Эльгальдусом.

Исчезло почти все. Что сталось с кабинетом, в котором Людовик Святой «завершил свой брак»? Где тот сад, в котором он, «одетый в камлотовую тунику, грубого сукна безрукавку и плащ, свисавший до черных сандалий», возлежа вместе с Жуанвилем на коврах, вершил правосудие? Где покои императора Сигизмунда? Карла IV? Иоанна Безземельного? Где то крыльцо, с которого Карл VI провозгласил свой милостивый эдикт? Где та плита, на которой Марсель в присутствии дофина зарезал Робера Клермонского и маршала Шампанского? Где та калитка, возле которой были изорваны буллы антипапы Бенедикта и откуда, облаченные на посмешище в ризы и митры и принужденные публично каяться на всех перекрестках Парижа, выехали обратно те, кто привез эти буллы? Где большая зала, ее позолота, ее лазурь, ее стрельчатые арки, статуи, каменные столбы, ее необъятный свод, весь в скульптурных украшениях? А вызолоченный покой, у входа в который стоял коленопреклоненный каменный лев с опущенной головой и поджатым хвостом, подобно львам соломонова трона, в позе смирения, как то приличествует грубой силе перед лицом правосудия? Где великолепные двери, великолепные высокие окна? Где все чеканные работы, при виде которых опускались руки у Бискорнета? Где тончайшая резьба дю Ганси?.. Что сделало время, что сделали люди со всеми этими чудесами? Что получили мы взамен всего этого, взамен этой истории галлов, взамен этого искусства готики? Тяжелые полукруглые низкие своды де Броса, сего неуклюжего строителя портала Сен-Жерве, – это взамен искусства; что же касается истории, то у нас сохранились лишь многословные воспоминания о центральном столбе, которые еще доныне отдаются эхом в болтовне всевозможных Патрю.

Но все это не так уж важно. Обратимся к подлинной зале подлинного древнего Дворца.

Один конец этого гигантского параллелограмма был занят знаменитым мраморным столом такой длины, ширины и толщины, что, если верить старинным описям, слог которых мог бы возбудить аппетит у Гаргантюа, «подобного ломтя мрамора еще не видывал свет»; противоположный конец занимала часовня, где стояла изваянная по приказанию Людовика XI статуя, изображающая его коленопреклоненным перед Пречистой девой, и куда он, невзирая на то, что две ниши в ряду королевских изваяний остаются пустыми, приказал перенести статуи Карла Великого и Людовика Святого – двух святых, которые в качестве королей Франции, по его мнению, имели большое влияние на небесах. Эта часовня, еще новая, построенная всего только шесть лет тому назад, была создана в изысканном вкусе того очаровательного, с великолепной скульптурой и тонкими чеканными работами зодчества, которое отмечает у нас конец готической эры и удерживается вплоть до середины XVI века в волшебных архитектурных фантазиях Возрождения.

Небольшая сквозная розетка, вделанная над порталом, по филигранности и изяществу отделки представляла собой настоящее произведение искусства. Она казалась кружевной звездой.

Посреди залы, напротив главных дверей, было устроено прилегавшее к стене возвышение, обтянутое золотой парчой, с отдельным входом через окно, пробитое в этой стене из коридора, смежного с вызолоченным покоем. Предназначалось оно для фландрских послов и для других знатных особ, приглашенных на представление мистерии.

По издавна установившейся традиции представление мистерии должно было состояться на знаменитом мраморном столе. С самого утра он уже был для этого приготовлен. На его великолепной мраморной плите, вдоль и поперек исцарапанной каблуками судейских писцов, стояла довольно высокая деревянная клетка, верхняя плоскость которой, доступная взорам всего зрительного зала, должна была служить сценой, а внутренняя часть, задрапированная коврами, – одевальной для лицедеев. Бесхитростно приставленная снаружи лестница должна была соединять сцену с одевальной и предоставлять свои крутые ступеньки и для выхода актеров на сцену и для ухода их за кулисы. Таким образом, любое неожиданное появление актера, перипетии, сценические эффекты – ничто не могло миновать этой лестницы. О невинное и достойное уважения детство искусства и механики!

Четыре судебных пристава Дворца, непременные надзиратели за всеми народными увеселениями как в дни празднеств, так и в дни казней стояли на карауле по четырем углам мраморного стола.

Представление мистерии должно было начаться только в полдень, с двенадцатым ударом больших стенных дворцовых часов. Несомненно, для театрального представления это было довольно позднее время, но оно было удобно для послов.

Тем не менее многочисленная толпа народа дожидалась представления с самого утра. Добрая половина этих простодушных зевак с рассвета дрогла перед большим крыльцом Дворца; иные даже утверждали, будто они провели всю ночь, лежа поперек главного входа, чтобы первыми попасть в залу. Толпа росла непрерывно и, подобно водам, выступающим из берегов, постепенно вздымалась вдоль стен, вздувалась вокруг столбов, заливала карнизы, подоконники, все архитектурные выступы, все выпуклости скульптурных украшений. Не мудрено, что давка, нетерпение, скука в этот день, дающий волю зубоскальству и озорству, возникающие из-за пустячных ссор, будь то соседство слишком острого локтя или подбитого гвоздями башмака, усталость от долгого ожидания – все вместе взятое еще задолго до прибытия послов придавало ропоту этой запертой, стиснутой, сдавленной, задыхающейся толпы едкий и горький привкус. Только и слышно было, что проклятия и сетования по адресу фламандцев, купеческого старшины, кардинала Бурбонского, главного судьи Дворца, Маргариты Австрийской, стражи с плетьми, стужи, жары, скверной погоды, епископа Парижского, папы шутов, каменных столбов, статуй, закрытой двери, открытого окна, и все это смешило и потешало рассеянных в толпе школяров и слуг, которые подзадоривали общее недовольство острыми словечками и шуточками, еще больше возбуждая этими булавочными уколами общее недовольство.

Среди них отличалась группа веселых сорванцов, которые, выдавив предварительно стекла в окне, бесстрашно расселись на карнизе и оттуда бросали лукавые взгляды и замечания то в толпу, находившуюся в зале, то в толпу на площади. Судя по тому, как они передразнивали окружающих, по их оглушительному хохоту, по насмешливым окликам, которыми они обменивались с товарищами через всю залу, видно было, что эти школяры далеко не разделяли ск

Виктор Гюго — Собор Парижской Богоматери » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

«Собор Парижской Богоматери» — знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет — всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.Перевод: Надежда Александровна Коган.Авторы иллюстраций: E. de Beaumont, Daubigny, de Lemud, de Rudder, а также Е. Игнатова, В. Чебаник, Л. Дудник и другие художники.

prose_classic Виктор Гюго 483a07d7-2a82-102a-9ae1-2dfe723fe7c7 Собор Парижской Богоматери

«Собор Парижской Богоматери» — знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет — всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.

«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Перевод: Надежда Александровна Коган.

Авторы иллюстраций: E. de Beaumont, Daubigny, de Lemud, de Rudder, а также Е. Игнатова, В. Чебаник, Л. Дудник и другие художники.

1831 ru fr Надежда Александровна Коган Vitmaier FB Tools, FB Writer v1.1, FictionBook Editor Release 2.6.5 2005-12-23 http://www.lib.ru Палек AFE774C5-4908-4538-B674-E93548C0E3EE 1.2

v 1.0 — создание fb2 Vitmaier

v 1.1 — дополнительное форматирование — (MCat78)

v.1.2 — иллюстрации, вычитка — flanker2004, ноябрь 2013

Правда Москва 1988 Victor Marie Hugo Notre-Dame de Paris

Виктор Гюго

Собор Парижской Богоматери

Несколько лет тому назад, осматривая Собор Парижской Богоматери или, выражаясь точнее, обследуя его, автор этой книги обнаружил в темном закоулке одной из башен следующее начертанное на стене слово: «’АNÁГКН»[1]

Эти греческие буквы, потемневшие от времени и довольно глубоко врезанные в камень, некие свойственные готическому письму признаки, запечатленные в форме и расположении букв, как бы указывающие на то, что начертаны они были рукой человека средневековья, и в особенности мрачный и роковой смысл, в них заключавшийся, глубоко поразили автора.

Он спрашивал себя, он старался постигнуть, чья страждущая душа не пожелала покинуть сей мир без того, чтобы не оставить на челе древней церкви этого стигмата преступлений или несчастья.

Позже эту стену (я даже точно не припомню, какую именно) не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла. Именно так в течение вот уже двухсот лет поступают с чудесными церквами средневековья. Их увечат как угодно — и изнутри и снаружи. Священник их перекрашивает, архитектор скоблит; потом приходит народ и разрушает их.

И вот ничего не осталось ни от таинственного слова, высеченного в стене сумрачной башни собора, ни от той неведомой судьбы, которую это слово так печально обозначало, — ничего, кроме хрупкого воспоминания, которое автор этой книги им посвящает. Несколько столетий тому назад исчез из числа живых человек, начертавший на стене это слово; исчезло со стены собора и само слово; быть может, исчезнет скоро с лица земли и сам собор.

Это слово и породило настоящую книгу.

Март 1831

I. Большая зала

Триста сорок восемь лет шесть месяцев и девятнадцать дней тому назад парижане проснулись под перезвон всех колоколов, которые неистовствовали за тремя оградами: Сите, Университетской стороны и Города.

Между тем день 6 января 1482 года отнюдь не являлся датой, о которой могла бы хранить память история. Ничего примечательного не было в событии, которое с самого утра привело в такое движение и колокола и горожан Парижа. Это не был ни штурм пикардийцев или бургундцев, ни процессия с мощами, ни бунт школяров, ни въезд «нашего грозного властелина короля», ни даже достойная внимания казнь воров и воровок на виселице по приговору парижской юстиции. Это не было также столь частое в XV веке прибытие какого-либо пестро разодетого и разукрашенного плюмажами иноземного посольства. Не прошло и двух дней, как последнее из них — это были фландрские послы, уполномоченные заключить брак между дофином и Маргаритой Фландрской, — вступило в Париж, к великой досаде кардинала Бурбонского, который, в угоду королю, должен был скрепя сердце принимать неотесанную толпу фламандских бургомистров и угощать их в своем Бурбонском дворце представлением «прекрасной моралитэ, шутливой сатиры и фарса», пока проливной дождь заливал его роскошные ковры, разостланные у входа во дворец.

Тем событием, которое 6 января «взволновало всю парижскую чернь», как говорит Жеан де Труа, — было празднество, объединявшее с незапамятных времен праздник Крещения с праздником шутов.

В этот день на Гревской площади зажигались потешные огни, у Бракской часовни происходила церемония посадки майского деревца, в здании Дворца правосудия давалась мистерия. Об этом еще накануне возвестили при звуках труб на всех перекрестках глашатаи парижского прево, разодетые в щегольские полукафтанья из лилового камлота с большими белыми крестами на груди.

Заперев двери домов и лавок, толпы горожан и горожанок с самого утра потянулись отовсюду к упомянутым местам. Одни решили отдать предпочтение потешным огням, другие — майскому дереву, третьи — мистерии. Впрочем, к чести исконного здравого смысла парижских зевак, следует признать, что большая часть толпы направилась к потешным огням, вполне уместным в это время года, другие — смотреть мистерию в хорошо защищенной от холода зале Дворца правосудия; а бедному, жалкому, еще не расцветшему майскому деревцу все любопытные единодушно предоставили зябнуть в одиночестве под январским небом, на кладбище Бракской часовни.

Народ больше всего теснился в проходах Дворца правосудия, так как было известно, что прибывшие третьего дня фландрские послы намеревались присутствовать на представлении мистерии и на избрании папы шутов, которое также должно было состояться в большой зале Дворца.

Нелегко было пробраться в этот день в большую залу, считавшуюся в то время самым обширным закрытым помещением на свете. (Правда, Соваль тогда еще не обмерил громадную залу в замке Монтаржи.) Запруженная народом площадь перед Дворцом правосудия представлялась зрителям, глядевшим на нее из окон, морем, куда пять или шесть улиц, подобно устьям рек, непрерывно извергали все новые потоки голов. Непрестанно возрастая, эти людские волны разбивались об углы домов, выступавшие то тут, то там, подобно высоким мысам в неправильном водоеме площади.

Посредине высокого готического[2] фасада Дворца правосудия находилась главная лестница, по которой безостановочно поднимался и спускался людской поток; расколовшись ниже, на промежуточной площадке, надвое, он широкими волнами разливался по двум боковым спускам; эта главная лестница, как бы непрерывно струясь, сбегала на площадь, подобно водопаду, низвергающемуся в озеро. Крик, смех, топот ног производили страшный шум и гам. Время от времени этот шум и гам усиливался: течение, несшее толпу к главному крыльцу, поворачивало вспять и, крутясь, образовывало водовороты. Причиной тому были либо стрелок, давший кому-нибудь тумака, либо лягавшаяся лошадь начальника городской стражи, водворявшего порядок; эта милая традиция, завещанная парижским прево конетаблям, перешла от конетаблей по наследству к конной страже, а от нее к нынешней жандармерии Парижа.

В дверях, в окнах, в слуховых оконцах, на крышах домов кишели тысячи благодушных, безмятежных и почтенных горожан, спокойно глазевших на Дворец, глазевших на толпу и ничего более не желавших, ибо многие парижане довольствуются зрелищем самих зрителей, и даже стена, за которой что-либо происходит, уже представляет для них предмет, достойный любопытства.

Если бы нам, живущим в 1830 году, дано было мысленно вмешаться в толпу парижан XV века и, получая со всех сторон пинки, толчки, — прилагая крайние усилия, чтобы не упасть, проникнуть вместе с ней в обширную залу Дворца, казавшуюся в день 6 января 1482 года такой тесной, то зрелище, представившееся нашим глазам, не лишено было бы занимательности и очарования; нас окружили бы вещи столь старинные, что они для нас были бы полны новизны.

Если читатель согласен, мы попытаемся хотя бы мысленно воссоздать то впечатление, которое он испытал бы, перешагнув вместе с нами порог обширной залы и очутившись среди толпы, одетой в хламиды, полукафтанья и безрукавки.

10 малоизвестных фактов о Соборе Парижской Богоматери (Нотр-дам де Пари) :: Инфониак

10 малоизвестных фактов о Соборе Парижской Богоматери (Нотр-дам де Пари)Невероятные факты

Начало строительства Собора Парижской Богоматери (Нотр-дам де Пари) началось около 850 лет назад в сердце тогда еще не такого большого Парижа.

Возвышаясь на высоту 69 метров, парижский собор Нотр-дам до сих пор остается одной из самых важных достопримечательностей французской столицы.

Ежегодно через его ворота проходят миллионы туристов, но лишь некоторые обращают внимание на детали.

Пожар в Нотр-даме

15 апреля 2019 года в соборе начался крупный пожар, в результате которого обвалился шпиль и дубовая комната. Пожар длился несколько часов, и потребовалась помощь больше 400 пожарных, чтобы обуздать пламя.

Однако Нотр-дам жив, а французское правительство уже планирует реконструкцию символа Франции.

Вот, несколько интересных фактов о Соборе Парижской богоматери, о которых вы, возможное, не знали.

Парижский собор Нотр-дам де Пари

1. Самый посещаемый памятник в Париже

poias.jpg

Франция является одной из самых посещаемых стран в мире. Интересно, что самый посещаемый памятник — это не Эйфелева башня.

Если парижский Диснейленд считается самой популярной достопримечательностью во Франции, то собор Нотр-дам де Пари является самым посещаемым памятником в пределах Парижа.

Больше 13 миллионов посетителей проходят через главные ворота собора ежегодно. А это значит, что каждый день его посещает 35 тысяч людей. Во Франции в 99-ти процентах городов меньше населения, чем посетителей Нотр-дама.

Читайте также: 10 интересных фактов об Эйфелевой башне

2. Собор построен на священном месте

Собор Парижской Богоматери построен на острове Сите (Île de la Cité) в самом центре Парижа. Довольно сложно представить этот остров без собора Нотр-дам. 

Готический шедевр стоит здесь с 12-го века. Однако остров Сите был здесь задолго до появления собора. После того, как римляне одержали победу над галлами в битве при Лютеции (52 до н. э.), на острове Сите был основан новый галло-римский город Лютеция.

С момента своего основания остров Сите был разделен на две части. Западная часть была посвящена делам города и здесь находился Дворец, где располагались правители во время посещения Лютеции. Восточная же часть была отведена для алтарей, где проходили богослужения, которые позже сменили католические церкви. Нотр-дам был позднее построен на останках этих церквей.

3. Все дороги ведут в Нотр-дам

2.jpg

Если вы бывали перед собором Нотр-дам, любовались его фасадами, но никогда не смотрели вниз, то вы упустили одну важную деталь, а именно официальный ориентир, представляющий Париж.

Из-за толп туристов, гуляющих вокруг Нотр-дама, многие упускают небольшой круглый знак с восьмиконечной бронзовой звездой. 

Здесь находится французский «нулевой километр«, точка, откуда отсчитывается расстояние от Парижа до всех остальных городов во Франции. 

Он был установлен в 1924 году, хотя его временно переносили в 1960-х годах во время раскопок для подземной парковки. Однако планы по ее строительству пришлось отменить, когда были подняты архитектурные останки, которые теперь хранятся в археологической крипте.

4. Колокола имеют собственную историю

Как и в других соборах, колокола Нотр-дама имеют свои названия. В Соборе Парижской Богоматери их называют Мари, Эммануэль, Габриэль, Анн-Женевьев, Дени, Марсель, Этьен, Бенуа-Жозеф, Морис и Жан-Мари.

Интересно, что колокола, которые сейчас слышны – это не те колокола, которые были установлены при завершении строительства собора 600 лет назад.

Дело в том, что после Французской революции в 1791 году большинство колоколов сняли и расплавили, чтобы сделать из них пушечные ядра. 

Новые колокола были установлены только в середине 19-го века, но обновленные инструменты были не так тонко настроены, как старые версии и издавали более диссонирующие звуки во время звона. 

Наконец, в 2013 году новый ансамбль колоколов воссоздал звучание 17-го века.

5. Химеры собора — не средневековое творение

3.jpg

Типичный элемент готического искусства химеры и гаргульи украшают многие станы Нотр-дама. Гаргульи – это полые статуи, расположенные в определенных местах, для отвода дождевого стока. Химеры же выполняют чисто декоративную роль.

На башнях Нотр-дама знаменитые химеры позволяют туристам сделать известные перспективные снимки с башенными химерами на переднем плане и Парижем на заднем фоне.

Люди часто думают, что химеры представляют средневековый стиль собора. Однако это совсем не так.

В первую очередь, почти все гаргульи были заменены со времен Средневековья. Более того, из-за своих функций многие не предназначены служить долгий срок, и их нужно заменять каждые 150 лет.

Большинство химер тоже заменили, а самую знаменитую в Галерее химер просто добавили во время реконструкции в середине 19-века.

6. Собор был спасен Квазимодо

После Французской революции, собор Парижской Богоматери был серьезно разрушен, включая статуи и колокола. В 19-м веке он был в довольно плачевном состоянии и практически канул в Лету, став религиозным местом хранения.

В 1804 году Наполеон короновал себя императором Франции в соборе, что вернуло интерес к этому месту.

В 1831 году знаменитое произведение Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери«, действие которого происходило в Париже 15-го века в одноименном соборе, принесло беспрецедентную славу давно забытой церкви.

Призывы сохранить собор привели к массовой реконструкции под руководством архитектора Виолле-ле-Дюка в середине 19-го века, что спасло эту жемчужину готического искусства.

7. Собор является местом обезглавливания

5.jpg

Во время революции люди были настолько возмущены монархией, что начали разрушать любые символы королевства на улицах Парижа.

Революционеры снесли головы 28 статуям в галерее на главном фасаде, приняв их за статуи французских королей. На самом деле, статуи представляли царей древней Иудеи.

У статуй до сих пор нет голов, но 21 из них была найдена во время работ в подвале Французского банка внешней торговли, а сейчас их можно найти в Музее Клюни.

8. На крыше собора расположен целый лес

Размер Нотр-дам де Пари составляет 127 метров в длину и 48 метров в ширину, а высота главного нефа — 43 метра под крышей.

При таких параметрах, удивительно, что конструкция крыши практически полностью была сделана из дерева 12-го века.

Деревянный каркас состоял из более чем 1300 деревьев, а на каждую балку ушло одно дерево. Конструкция крыши получила название «Лес» из-за ее огромных размеров.

9. В Соборе хранится терновый венец

4.jpg

В Нотр-даме хранятся бесценные реликвии, среди которых Терновый венец Иисуса Христа, часть Креста и гвоздь. 

Если остальными сокровищами можно любоваться круглый год, то Святые реликвии можно увидеть только в первую пятницу каждого месяца во время богослужений, а также Великого поста и страстной пятницы.

10. Собор построен на основе золотого сечения

В архитектуре золотое сечение видно в любой форме, состоящей из квадрата и прямоугольника, чьи суммарные размеры составляют соотношение 1 к 1,61. 

Такое соотношение считается формулой совершенства в искусстве. 

В архитектуре многие известные и ценные здания построены на основе золотого сечения, например Парфенон в Греции или Тадж-Махал в Индии.

Читайте также: 50 вещей, которые стоит сделать, побывав в Париже

Западный фасад Нотр-дама четко следует соотношению золотого сечения. Высота собора, деленная на ширину, равна примерно 1,61, общая высота в 1,61 раз превышает высоту двух первых этажей, общая ширина (центральная часть и две башни) составляют примерно 1,61 ширины одной башни плюс центральной секции.

Другие декоративные элементы также созданы по принципу золотого сечения.

Горбун из Нотр-Дама (фильм, 1923) — Википедия

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 14 июня 2018; проверки требует 1 правка. Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 14 июня 2018; проверки требует 1 правка. Горбун из Нотр-Дама

Горбун из Нотр-Дама — американская драма с элементами фильма ужасов 1923 года режиссёра Уоллеса Уорсли, экранизация романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Премьера фильма состоялась 2 сентября 1923 года. Это вторая экранизация романа, первая после короткометражного фильма «Эсмеральда» 1905 года.

Действие фильма происходит в Париже. Квазимодо — ущербный звонарь собора Нотр-Дам. Брат Архидиакона этого же собора Клода, Жеан, подговаривает его похитить красавицу Эсмеральду. Горбун соглашается, но это преступление проваливается — девушку спасает офицер Феб де Шатопер…

Подготовка к съёмкам фильма длилась около года[1]. При этом был создан детальный макет Собора Парижской Богоматери размерами около 75 метров в высоту и 50 метров в ширину[1]. Съёмки фильма проходили в период с 16 декабря 1922 по 5 июня 1923 года. В фильме было задействоваго около четырёх тысяч статистов, для которых специально шились соответствующие костюмы. Всего на производство фильма было затрачено 1 миллион 250 тысяч долларов, что по тем временам было огромной суммой.

В роли Квазимодо выступил уже известный тогда Лон Чейни, который первоначально просил гонорар в сумме 1500 долларов в неделю, что было немалой суммой в те времена. Впоследствии Чейни ещё два раза поднимал свой заработок, дойдя до 2500 долларов в неделю[1]. В связи с этим в Universal Pictures хотели найти более дешёвого актёра на главную роль, однако после тщетных поисков это им не удалось и компания согласилась на условия актёра.

Для соответствия образу Квазимодо Чейни приходилось около полутора часов гримироваться, носить в качестве горба резиновую подушку, которая весила 36 килограммов, а также надевать на себя телесного цвета резиновый костюм и корсет[1]. Для создания соответствующих зубов Чейни носил во рту специальное устройство. Кроме того, в сцене истязания Квазимодо, данное действие было реальным, хотя актёр, игравший солдата, стегавшего Квазимодо, старался бить через плечо Чейни.