Майкл Каннингем — Часы читать онлайн
1 23 4 5 6 7 …48
В конце концов, течение прижимает ее к приземистой квадратной опоре моста в Саутисе, спиной к реке, лицом к камню. Одна ее рука согнута в локте перед грудью, другая вытянута вдоль бедра. Над ней покрытая рябью сверкающая поверхность, в которой дробится тяжелое белое небо, прошитое темными силуэтами грачей. По мосту с грохотом несутся легковушки и грузовики. Мать с сыном (ему года три, не больше) переходят через мост. В руках у мальчика сломанная ветка. Он останавливается, приседает на корточки и пропихивает ее между перекладинами моста. Ветка падает в воду. Мать торопит ребенка, но потом все-таки разрешает ему постоять и посмотреть вниз на уплывающую ветку.
Итак, вот этот вечер в начале Второй мировой войны, вот мальчик с мамой на мосту, вот плывущая ветка, вот тело Вирджинии на речном дне, как будто ей снится все это: вода, мальчик с мамой, небо, грачи. По мосту грохочет грузовик. В кузове, обтянутом грязно-зеленым брезентом, солдаты в форме.
Они машут мальчику, который только что бросил в воду ветку. Мальчик машет в ответ. Потом просит мать взять его на руки, чтобы лучше видеть солдат и чтобы они его лучше видели. Это передается мосту, резонирует в его дереве и камне, входит в тело Вирджинии. Ее лицо, прижатое щекой к свае, вбирает в себя все это: грузовик и солдат, мать и ребенка.
Миссис Дэллоуэй
Остается еще купить цветы. Кларисса симулирует недовольство (хотя на самом деле любит заниматься такими вещами), оставляет Салли отдраивать ванну и выбегает, пообещав вернуться через полчаса максимум.
Нью-Йорк. Конец двадцатого века.
Входная дверь распахивается в июньское утро такой чистоты и прозрачности, что Кларисса невольно застывает на пороге, как замерла бы на краю бассейна над бирюзовой водой, плещущей о кафель, разглядывая жидкие сетки солнечного света, покачивающиеся в голубой глубине. Стоя на бортике бассейна, она вот так же оттягивала бы прыжок сквозь тончайшую мембрану холода, чистый шок погружения.
Несмотря на свою бездонную деградацию, при всей своей оглушительной и безнадежной коричневой обветшалости, Нью-Йорк обязательно дарит несколько вот таких летних утр; утр, исполненных столь непоколебимой веры в обновление, что она даже немного комична, как мультипликационный персонаж, без конца попадающий во всякие невероятные передряги и всегда выходящий из них целым и невредимым, готовый к новым подвигам.
И в этом июне деревья на Западной Десятой улице, торчащие в своих бетонных кадках среди собачьего дерьма и бумажных оберток, снова произвели на свет фантастические маленькие листочки. А в пыльном заоконном ящике у старушки из дома напротив между блекло-красными пластиковыми геранями пробился инородный одуванчик.
Как удивительно, как потрясающе на самом деле быть живой в такое июньское утро, живой и здоровой, почти неприлично богатой, спешащей в город по простому и понятному поводу. Она, Кларисса Воган, обычная женщина (в ее годы уже не имеет смысла прикидываться, что это не так), должна купить цветы и устроить прием.
Кларисса переступает порог, и ее туфля устанавливает скрипучий контакт с красновато-рыжим, поблескивающим слюдой камнем верхней ступеньки. Клариссе пятьдесят два, всего пятьдесят два, и она в почти противоестественно хорошей физической форме. Она чувствует себя практически так же бодро, как в то утро в Уэлфлите, когда, восемнадцатилетняя, распахнула стеклянную дверь и шагнула в такой же свежий и пронзительно ясный летний день, просквоженный солнечной зеленью. Стрекозы зигзагами носились среди рогоза. Пахло травой и соснами. Ричард тоже вышел следом за ней, положил руку ей на плечо и сказал: «Ну, здравствуй, миссис Дэллоуэй». Это он дал ей такое прозвище — взбалмошная мысль, бог весть почему пришедшая ему в голову на одной пьяной вечеринке в общежитии, когда он вдруг принялся доказывать, что фамилия Воган ей не подходит. Она должна носить имя какой-нибудь великой литературной героини, заявил он и, отвергнув предложенных ею Изабеллу Арчер и Анну Каренину, настоял на миссис Дэллоуэй как на единственно приемлемом варианте.
Дело было не только в совпадении имен, достаточно знаменательном самом по себе, но — что еще важнее — в предощущении сходной судьбы. Было очевидно, что провидение не потребует от Клариссы вступить в катастрофический брак или броситься под колеса поезда. Ей предназначено чаровать и процветать. Из чего с неотвратимостью следовало, что она есть и будет миссис Дэллоуэй. «Красиво, правда?» — сказала она в то утро Ричарду. «Красота — шлюха, — ответил он. — Я предпочитаю деньги». Ему нравилось острить. Кларисса, как самая юная в их компании и вдобавок единственная женщина, чувствовала, что имеет право на некоторую сентиментальность. Если тогда шел конец июня, они с Ричардом уже были любовниками. Уже миновал почти целый месяц, как Ричард оставил Луи (Луи, фантазия на тему «мальчишка с фермы», ходячая чувственность с томным взором) и пришел к ней.
— А я предпочитаю красоту, — сказала она. Потом сняла с плеча его руку и укусила за кончик указательного пальца чуть сильнее, чем собиралась. В восемнадцать лет, с новым именем можно было позволить себе все что угодно.
Наждачно шурша гравием, Кларисса спускается по ступенькам. Почему она не способна острее переживать Ричардовы так неуместно совпавшие успех («пророческий, исполненный подлинного страдания голос американской литературы») и упадок («мы вообще не можем обнаружить у вас Т-лимфоцитов»)? Что с ней?
Она любит Ричарда, она постоянно думает о нем, но этот летний день она любит все-таки немножко больше. Она любит Десятую улицу по утрам. Иногда она чувствует себя бесстыжей вдовой, которая, обесцветив волосы пергидролем, под прикрытием траурной вуали высматривает перспективных женихов на мужниных поминках. Из них троих — Луи, Ричард, Кларисса — она всегда была самой циничной и наиболее склонной к романтическим авантюрам. Она терпит подтрунивания по этому поводу уже более тридцати лет. Для себя она давно решила отказаться от борьбы и извлекать максимум удовольствия из своих недисциплинированных чувственных эскапад, которые, по замечанию Ричарда, сильно смахивают на недобрые и вместе с тем полные неподдельного обожания реакции не по летам развитого, на редкость противного ребенка.
Она знает, что поэт типа Ричарда стал бы редактировать это утро, вымарывая случайную уродливость вместе со случайной красотой в поисках экономической и исторической правды, стоящей за здешними старинными кирпичными таунхаусами[1], угрюмыми архитектурными излишествами епископального собора и сухопарым мужчиной средних лет, выгуливающим джек-рассел-терьера (эти бойкие кривоногие собачки стали вдруг необычайно популярны на Пятой авеню), а она, Кларисса, просто наслаждается видом этих домов, этого собора, этого прохожего с собакой, наслаждается, и все. Это по-детски, она понимает. Слишком некритично. Такая любовь — попробуй она (в ее годы!) признаться в этом прилюдно — поставила бы ее на одну доску с наивными простаками, христианами с акустическими гитарами и женами, отказавшимися от вредных привычек в обмен на свое содержание. И тем не менее, она чувствует, что в этой неразборчивой любви есть что-то невероятно глубокое, как если бы все в мире было частью огромного непостижимого плана и каждая вещь носила тайное имя, не поддающееся языковому выражению, но являющееся самой этой вещью, как мы ее видим и чувствуем.
Это абсолютное и безусловное восхищение и есть, как она начинает думать, ее душа (смущающее, сентиментальное слово, но как еще это назвать?), та ее составляющая, которая, возможно, переживет распад тела. Кларисса никогда ни с кем этого не обсуждает. Она не щебечет и не захлебывается от восторга. Лишь изредка восклицает что-нибудь по поводу очевидных проявлений прекрасного, и то сохраняя определенную взрослую сдержанность. Красота — шлюха, порой говорит она. Я предпочитаю деньги.
Читать дальше
1 23 4 5 6 7 …48
Рецензия на книгу Часы Майкл Каннингем | e1.ru
Каждую субботу наш книжный обозреватель рассказывает о новых книгах
Фото: Анна Рыбакова / Часы. Майкл Каннингем. Издательство АСТ, Corpus. Пер. Д. Веденяпин
Поделиться
В эту субботу, по традиции, наш книжный обозреватель Вадим Бадретдинов рассказывает о книгах, которые стоит почитать.
Недавно он рассказывал о коротком, но страшном романе о том, на что готова мать ради ребенка. Книга, кстати, вошла в шорт-лист престижной Международной Букеровской премии.
На этот раз он посоветовал самую известную работу американского писателя Майкла Каннингема — роман о том, что такое счастье.
Роман «Часы» американского писателя, лауреата Пулитцеровской премии Майкла Каннингема стал самой известной его работой. Роман Каннингема, с одной стороны, увлекает обманчивой простотой, а с другой — трагичностью мысли.
Книга равномерно разделена на три сюжетные линии, объединяющиеся в финале и образующие цельное авторское высказывание.
Вирджиния Вулф, 1923 год. Писательница живет скучной жизнью в пригороде Лондона, постоянно продумывая сюжет и героев будущего романа «Миссис Дэллоуэй». Муж Леонард увез ее из большого города, чтобы уберечь жену, страдающую расстройством психики, от душевных потрясений. Ему кажется, что тихое существование в городке есть лучшее, что он может дать Вирджинии, однако той становится лишь хуже.
«…. вот что она так любит: жизнь; Лондон; вот эту секунду июня».
Лора Браун, 1949 год. Она замужем, воспитывает маленького сына и беременна вторым ребенком. Ей хочется порадовать мужа в его день рождения, ведь она хорошая жена и прилежная домохозяйка. Но сделать это без усилий практически невозможно. Рутина доводит ее до отчаяния. Утешение миссис Браун находит в книгах, в частности, в «Миссис Дэллоуэй».
«… я больше не могу; вы понятия не имели, что со мной происходит; у меня кончились силы».
Кларисса Воган, конец XX века. Действие романа «Миссис Дэллоуэй» перенесено в современность. Кларисса успешный издатель, готовится к торжественному приему по случаю вручения ее другу Ричарду престижной литературной премии. Ричард болен СПИДом, у него проблемы с памятью, он плохо понимает, в какой реальности находится. Без его возлюбленной (в прошлом) и лучшего друга (в настоящем) его жизнь становится похожа на существование растения. Кларисса это понимает и ежедневно навещает Ричарда, контролируя прием пищи и таблеток.
Такие встречи возвращают Клариссу в прошлое, в котором, пусть совсем недолго, она была счастлива.
«Теперь она знает, что это и было мгновением счастья. Единственным опытом счастья в ее жизни».
Проблема счастья становится главной темой произведения. Что это такое — вопрос вечный. Чаще всего о нем думают как о двух состояниях: это или длинный период времени, или череда мгновений. Каннингем предлагает другой, совсем не утешительный вариант. Счастье — это несколько часов во всей жизни, которые стоят многолетних страданий.
«А в качестве утешения нам дается час там, час тут, когда, вопреки всем обстоятельствам и недобрым предчувствиям, наша жизнь раскрывается и дарит нам все, о чем мы мечтали, но каждый, кроме разве что маленьких детей (а может быть, и они не исключение), знает, что за этими часами обязательно придут другие, гораздо более горькие и суровые».
Иногда поиск счастья заставляет усомниться в реальности. Поэтому манеры Лоры Браун кажутся чересчур театральными, поэтому Ричард мыслями не задерживается в настоящем, поэтому Вирджиния пишет книгу.
Внимание к деталям при проработке персонажей сделало роман Каннингема многослойным и глубоким.
«Часы» — завораживающий, почти что медитативный текст, который своей неспешной интонацией обманывает читателя. Ему кажется, что финал будет таким же спокойным и размеренным, однако в итоге он получает болезненный, но желанный укол.
По теме
11 июля 2020, 12:00
«Дистанция спасения»: короткий, но страшный роман о том, на что готова мать ради ребенка04 июля 2020, 10:55
Я уеду жить в Бруклин: роман об эмиграции из Ирландии в Америку06 июня 2020, 15:58
Что почитать? 5 книг в жанре нон-фикшен, которые помогут узнать больше о себе и мире30 января 2014, 11:15
«Белый отель» — от порнографии до психоанализа
Вадим Бадретдинов
юрист, книжный обозреватель
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
Другие статьи автора
Тотальное неуважение человека к человеку: два романа о проблемах в семье
02 апреля 2022, 12:00
Два убийства с разницей в двенадцать лет: о новом остросюжетном детективе «Долгая ночь»
19 февраля 2022, 12:00
Макконахи едет в монастырь, а Тарантино опять много ругается: два бестселлера от звезд Голливуда
22 января 2022, 14:35
все статьи автора
Станьте автором колонки.
Почитайте рекомендации и напишите нам!
КнигиРецензияЧто почитать
- ЛАЙК4
- СМЕХ0
- УДИВЛЕНИЕ0
- ГНЕВ0
- ПЕЧАЛЬ0
Увидели опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter
КОММЕНТАРИИ12
Читать все комментарииДобавить комментарий
Новости РЎРњР?2
Новости РЎРњР?2
Майкл Каннингем: Вирджиния Вулф, моя мама и я – Майкл Каннингем – Литература – Материалы сайта – Сноб
Вирджиния Вулф умела быть душой компании. Начать я хочу именно с этого, поскольку многие считают Вулф, умершую 70 лет назад, одной из самых мрачных фигур английской литературы, представляют ее угрюмо сидящей с камнями в карманах в уголке, отведенном ей историей.
Да, разумеется, у нее бывали и мрачные периоды. Но об этом чуть позже. Прежде всего, я хочу сообщить тем, кто не знает, что она, когда не страдала депрессией, становилась другим человеком — ее появления ждали на любом вечере, она умела искусно поддержать беседу практически на любую тему, она умела блистать и очаровывать, всегда с интересом выслушивала мнения собеседника (впрочем, далеко не всегда их разделяя), а кроме того, она любила саму идею будущего и ждала от него удивительных чудес.
- Фото: Harvard University Library
Она была бесстрашной феминисткой, однако могла по несколько дней терзаться из-за язвительного замечания по поводу своего наряда. Она не всегда умела себя подать и, как многие из нас, не чувствовала моду. А еще ее вечно терзали сомнения о том, что она пишет. Ей часто казалось, что ее литературные эксперименты сочтут мишурой, забавными приметами времени и отправят в архив.
История старая как мир: недооцененный при жизни писатель, признание к которому приходит далеко не сразу. И все же. Вулф могла быть очаровательной, но всегда оставалась ранимой, страдала от тяжелейших приступов депрессии, была фригидна, не умела модно одеваться — видимо, мало кто считал, что она достаточно значительная фигура, которой удастся выдержать испытание временем. Не то что другой великий модернист, Джеймс Джойс, который хвастался своей гениальностью перед всеми подряд и планировал собственное бессмертие так же вдумчиво, как генерал разрабатывает план атаки.
59-летняя Вулф 70 лет назад покончила с собой в том числе и потому, что была убеждена: ее последний роман «Между актами» — это полный провал. Среди значительных писателей немного было таких, кто был настолько неуверен в своем таланте.
Когда вышел мой роман «Часы», одна из героинь которого — Вулф, многие сочли меня знатоком ее жизни и творчества. Но гораздо больше меня удивляет другое — то, как часто мне говорят: да, конечно, Вулф удивительная, но с Джойсом-то не сравнить.
Она и не была Джойсом. Она была самой собой. И не сходила со своей стези. Она писала только про людей из высшего класса и вообще никогда не писала про секс. В ее произведениях всего два романтических поцелуя: один в «По морю прочь», другой в «Миссис Дэллоуэй», но это относительно ранние вещи, а с тех пор — ни единого мало-мальски эротического эпизода.
Но я подозреваю, что к Вулф, в отличие от Джойса, относились с сомнением прежде всего потому, что она писала о женщинах и о подробностях быта, то есть о той сфере, в которой в то время женщины в основном и вращались.
У Джойса хватало благоразумия писать в основном про мужчин.
Будучи женщиной, Вулф знала, какими беспомощными чувствуют себя женщины, которые мало где могут развернуться. А еще она была твердо уверена, что жизнь, которая тратится на ведение дома и прием гостей, вовсе необязательно и отнюдь не банальна. Она научила нас понимать, что даже скромная жизнь, ограниченная домом, для человека, который ее ведет, — увлекательнейшее путешествие, пусть и кажущееся со стороны чем-то тривиальным. Вулф не желала сбрасывать со счетов то, что другие писатели предпочитали игнорировать.
Вероятно, это как-то связано с психическим расстройством Вулф и с ее боязнью оказаться забытой. Когда она принимала что-то слишком близко к сердцу, когда перевозбуждалась, то впадала в такое отчаяние, что расхожим словом «депрессия» его и не назовешь. В светлые периоды она действительно становилась душой компании. В том, другом состоянии — бывала за гранью отчаяния. Она страдала галлюцинациями. Она терзала самых близких людей, прежде всего своего мужа Леонарда, причем умела, даже когда рассудок покидал ее, гениально точно бить по больному.
В этой Вирджинии никакого очарования не было.
Черный период обычно заканчивался через несколько недель, но ужас не покидал Вулф: не только потому, что она ожидала следующего приступа; ее тревожило, что из-за своих нервных срывов она не сможет писать. Боясь собственного безумия, она, взявшись за перо, написала сначала два относительно традиционных романа: «По морю прочь» и «Ночь и день». Она хотела доказать себе и окружающим, что достаточно адекватна (большую часть времени) и может делать примерно то же, что и другие писатели, что ее тексты — не пустопорожний бред сумасшедшей. Она стремилась выглядеть нормальной в том числе и потому, что издателем первых книг был Джордж Дакуорт, ее единоутробный брат, который развращал двенадцатилетнюю Вирджинию. Легко предположить, что своим писательством Вулф хотела продемонстрировать Дакуорту, что особого вреда он ей не причинил. Также легко предположить, что в то время немногие из писателей-мужчин оказывались в схожих ситуациях.
- Фото: Harvard University Library
После выхода «Ночи и дня», рассчитывая, что это облегчит мрачные состояния Вулф, снимет возбуждение, они с Леонардом переехали в тихий Ричмонд и там, в подвале своего дома поставили печатный станок.
Так родилось издательство «Хогарт-пресс», и среди первых выпушенных им книг был написанный уже вразрез со всеми канонами роман Вулф «Комната Джейкоба». Теперь, когда она издавала книги при поддержке Леонарда, Вулф не должна была ни перед кем отчитываться, не нужно было никому демонстрировать, что она умеет писать так, как принято. Так начался самый важный период ее творчества, который продолжался до самой смерти. Ей больше не нужно было ничего доказывать. За «Комнатой Джейкоба» последовали «Миссис Дэллоуэй», «На маяк», «Орландо» и далее по списку.
Это новое ощущение свободы было очень важно Вулф как писателю, но от приступов депрессии, преследовавших ее всю жизнь, не спасало. Психиатрия в те времена только зарождалась — в начале 1920-х ранние работы Фрейда были опубликованы как раз в «Хогарте» — и лечить душевные болезни не умели. В 20-е годы считалось, что психическое расстройство может возникнуть вследствие зубной инфекции, которая каким-то образом поражает и мозг. Ей удалили несколько зубов.
Не помогло.
И все же… Да, Вулф лучше многих знала, сколь тяжки бывают душевные муки, но при этом — удивительное проявление духа — умела лучше многих передать состояние радости, радости от того, что ты просто живешь на свете. Каждодневное удовольствие — просто быть в этом мире в обычный июньский вторник. Это одна из причин, по которым уж если ее любят, то любят страстно. Она знала, как плохо иногда бывает. И все же отстаивала простую, неувядаемую красоту, над которой — так уж устроен мир — все равно нависает тень смерти. Страстная любовь Вулф к миру, ее оптимизм не оставляют сомнений, поскольку исходят они от писателя, который испил чашу терзаний до дна. В ее книгах жизнь — великолепная, яркая, восхитительная — существует несмотря ни на что, она побеждает мрак и уныние.
Впервые я прочитал «Миссис Дэллоуэй» за год до окончания школы. Я был порядочным лоботрясом и никогда не стал бы читать что-то столь серьезное для собственного удовольствия (смею вас заверить, в школьный список обязательной литературы в моей лос-анджелесской школе эта книга не входила).
Я взялся за роман, чтобы произвести впечатление на девочку, которая как раз его читала.
В «Миссис Дэллоуэй»,если кто не знает, описывается один день из жизни Клариссы Дэллоуэй, светской дамы пятидесяти двух лет. На протяжении романа она отправляется покупать цветы, встречается с давним возлюбленным, который ее более не интересует, ложится отдохнуть, принимает гостей. Вот и весь сюжет.
Однако мы видим происходящее не только глазами Клариссы. Описывается поток сознания то одного героя, то другого — так бегуны передают друг другу эстафетную палочку. Мы погружаемся в мысли Питера Уолша, который некогда ухаживал за Клариссой, отправляемся по магазинам с дочерью Клариссы Элизабет, проводим немало времени с неким Септимусом Уоррен-Смитом, контуженым ветераном Первой мировой, теряющим рассудок. Мы погружаемся и в сознание случайных людей: человека, который идет навстречу Клариссе по Бонд-стрит, старухи, сидящей на скамейке в Гайд-парке. Мы всегда возвращаемся к Клариссе, но также наблюдаем, пока она проживает довольно обычный для себя день, комедии и трагедии тех, кто оказывается неподалеку.
Мы понимаем, что Кларисса, как и все прочие персонажи, проживая свой день, на самом деле идет по бескрайнему миру и хоть чуть, но изменяет его — одним своим появлением.
В «Миссис Дэллоуэй» Вулф показывает, что в одном дне из жизни практически любого человека можно, если приглядеться, увидеть много того, что нужно знать о всей жизни: так в каждой клетке ДНК присутствует схема всего организма. В «Миссис Дэллоуэй» и других романах Вулф нам говорят, что нет незначительных жизней — надо просто смотреть на них правильно.
В пятнадцать лет я ничего этого не понимал. Я никак не мог разобраться, про что «Миссис Дэллоуэй», и не сумел предстать интеллектуалом в глазах той девочки (храни ее Господь, где бы она сейчас ни была). Однако, даже будучи лентяем и неучем, я почувствовал насыщенность, выстроенность, упругость ее фразы. Я тогда подумал: ого, она творит с языком примерно то же, что Джимми Хендрикс творит с гитарой. Я имел в виду, что она умела балансировать на грани хаоса и порядка, а когда казалось, что фраза вот-вот рассыплется, Вулф собирала ее воедино мелодией.
До этого я думал, что текст просто описывает, но текст Вулф, ее фразы были как откровение. Я понял, что, возможно, и в других книгах встречаются подобные чудеса. Чтение «Миссис Дэллоуэй» помогло мне со временем стать настоящим читателем.
Лет через двадцать после того, как я впервые прочитал роман, который меня одновременно озадачил и заворожил, который, если вам угодно, меня в корне изменил, я решил написать роман про Вулф и «Миссис Дэллоуэй». Естественно, я внутренне трепетал. Во-первых, если подойти к гению близко, может статься, что ты будешь выглядеть еще мельче, чем на самом деле. Во-вторых, я мужчина, а Вулф — не только великая писательница, она еще и икона феминизма. И мнение, что ее могут понять только женщины, давно устоялось.
Но я все-таки хотел написать книгу о чтении книги. Когда я был юн, я не понимал всех глубин «Миссис Дэллоуэй», но впервые понял, сколько удивительного можно сделать с помощью пера и бумаги. По-видимому, некоторые из нас, прочитав нужную книгу в нужное время, получают и важнейший жизненный опыт, и накапливают материал для собственного творчества — так же как вдохновляют к сочинительству и другие переживания: первая любовь, смерть отца или матери, развод и так далее.
Опасения мои остались при мне, однако я решил рискнуть: пусть я сгорю в геенне огненной, но напишу книгу, которую могу написать. И я взялся за дело.
В романе «Часы» я задумал пересказать «Миссис Дэллоуэй» на современный лад. Мне было интересно, какой предстанет Кларисса Дэллоуэй в мире, где женщинам предоставлено куда больше возможностей. Но я быстро понял, что замысел не сработает. Уже есть одна миссис Дэллоуэй, непревзойденная. Кому нужна еще одна?
Однако тема меня не отпускала, и я не хотел полностью отказываться от своей идеи. Я попробовал ввести два плана повествования: чередовать рассказ о современной миссис Дэллоуэй с рассказом об одном дне из жизни Вирджинии Вулф, дне, когда она начала писать свой роман. Когда она, как всегда, терзаемая сомнениями, написала первые строки книги, которая, как оказалось, вошла в золотой фонд мировой литературы. Я даже пытался писать историю про Вулф на нечетных страницах, а историю Клариссы — на четных, чтобы они соприкасались всякий раз, когда читатель переворачивает страницу.
Оказалось, в тиши кабинета подобные идеи кажутся куда разумнее, чем они есть на самом деле.
Я ввел второй план, но книга все равно не получалась. Она по-прежнему напоминала скорее литературное упражнение, упрямо желала оставаться замыслом и никак не превращалась в роман.
Я было решил забросить ее и написать другую. Но однажды утром я сидел за компьютером и размышлял о том, почему Вулф так много для меня значит — настолько много, что я несколько месяцев безуспешно пытался написать книгу о ней и ее романе. Ну да, я люблю «Миссис Дэллоуэй», но любимые книги есть у каждого писателя, да только мало кто чувствует потребность написать новую книжку про старую (единственное исключение, которое тут же приходит на ум, — это «Безбрежное Саргассово море» Джина Риса, пересказ «Джейн Эйр» с точки зрения Берты, первой жены мистера Рочестера).
Так что же происходило со мной? Я сидел за компьютером, представлял себе Клариссу Дэллоуэй, представлял Вулф, ее создательницу, стоящей за ее спиной.
И вдруг я представил себе за спиной Вулф собственную мать.
Я подумал и понял, что моя мама в определенном смысле — совершенно законный третий участник этой истории. Мама была домохозяйкой, из тех женщин, которых Вулф называет «ангелами дома», и она, как и многие другие домашние ангелы, жила жизнью, которая была для нее слишком мала. Она мне всегда казалась царицей амазонок, которую взяли в плен, отправили в пригород, заперли в загон, который был ей тесен, но вырваться из него она не могла.
Мама боролась с фрустрацией, занимая себя мельчайшими подробностями быта. Могла полдня выбирать салфетки к званому ужину. В деталях планировала даже ежедневное меню и очень переживала, удастся ли то или иное блюдо. Микробы вообще решили никогда не посещать ее дом, потому что поняли: поживиться тут нечем.
Я сидел перед компьютером и думал… Объекты приложения силы разные: для одной женщины это роман, для другой — дом, обустроенный и ухоженный настолько безукоризненно, что в нем нет места ни для чего разлагающегося или гнетущего, но все усилия направлены на одно.
Главное — это желание достичь идеала, прикоснуться к недосягаемому, создать то, что величественнее всего, что могут создать разум или руки, пусть даже самые талантливые.
Мне показалось, что по сути моя мама и Вулф были заняты одним и тем же. Обе стремились к невозможному. И та, и другая никогда не были удовлетворены, потому что конечный результат, будь то книга или торт, никак не достигал вечно ускользающего совершенства.
Эта перекличка была совершенно в духе заветов Вулф. Она ведь так истово верила, что ни одной жизнью жертвовать нельзя, а жизнью женщины жертвуют куда чаще, чем жизнью мужчины.
Я переименовал маму в Лору Браун (это отсылка к эссе Вулф «Мистер Беннет и миссис Браун»), в книге появилось три плана повествования, и я продолжил работу.
Да, великий писатель — прежде всего великий писатель, вне зависимости от того, как он живет или о чем пишет, но Вулф, кроме того, еще и самый великий мастер описывать жизнь женщины. Ее героини редко бывают чем-то знамениты.
Обычно они умеют то, что умеет большинство женщин. Миссис Дэллоуэй, как и миссис Рэмзи из романа «На маяк» — безукоризненные хозяйки. Обе не просто умеют устроить званый ужин, они умеют приветить всех гостей, сделать так, чтобы каждому было удобно, умеют составить самое подходящее меню и элегантно сервировать стол. В наше время эти таланты уже не в чести, мы предпочитаем женщин, которых интересуют более глобальные проблемы, что даже сейчас, в 2011 году, по большей части считается прерогативой мужчин.
Талант Вулф еще и в том, что она и не бывает снисходительна к своим героиням, и не возвеличивает их. Если кто в ее романах и выглядит слегка нелепо, так это мужчины: Ричард Дэллоуэй, который занимает ничтожный пост в суде, мистер Рэмзи, которому нужно, чтобы ему постоянно говорили, какой он умный и талантливый. Пока мужчины работают, мучаются сомнениями и жалуются на судьбу, женщины вдыхают жизнь во все: в мужей, в семью, в дом. Женщины — как электрический ток, что бежит по всем комнатам.
Женщины — источник не только уюта, но и энергии, мощи. Женщины знают, что потом, когда наши места займут те, кто моложе, и плоды наших трудов отправятся в архив, нас все равно нужно будет кормить и любить.
Вечно сомневающаяся Вулф сомневалась и в этом, хоть и описывала все с таким блеском. Она была убеждена, что настоящим художником была ее сестра Ванесса, у которой были дети, были любовники и которая вела довольно беспорядочную жизнь. Вулф признавала, что ее сестра не из породы интеллектуалок, однако чувствовала в Ванессе неугасимый дух, а себя считала бесплодной, высохшей тетушкой, почти старой девой (отношения с Леонардом были дружбой, но не страстью), которая проводит дни за сочинительством, а это благородное занятие не идет ни в какое сравнение с живым делом — воспитанием детей.
- Фото: Harvard University Library
Она чувствовала это, даже когда писала «Свою комнату». По-видимому, древние женские инстинкты подавить гораздо труднее, чем можно себе представить.
Вы, возможно, скажете, что одним из мерил величия художника является его или ее способность перебарывать себя, преодолевать свои страхи и мелкие слабости. Но Вулф требует равноправия для женщин и в то же время переживает, не оказалась ли ее жизнь неудачной потому, что у нее нет детей.
Роман «Часы»(это был первый вариант названия «Миссис Дэллоуэй»), которому и автор, и агент, и издатель предрекали недолгую судьбу: быть прочитанным горсткой поклонников Вирджинии Вулф, а потом отправиться на полку книг по сниженным ценам, — продавался на удивление неплохо, а затем, что самое удивительное, по нему был снят фильм, ставший популярным. Вирджинию играла Николь Кидман, Клариссу — Мерил Стрип, а Лору — Джулианна Мур. Многие меня спрашивали, как, на мой взгляд, отнеслась бы к книге и фильму сама Вирджиния Вулф. Книгу, я уверен, она бы раскритиковала: она была строгим судьей. Фильм, наверное, тоже вызвал бы нарекания, но мне хочется думать, что ей было бы приятно увидеть себя в исполнении голливудской красавицы.
Моей маме, единственной на тот момент живой героине книги, эта затея не понравилась, хотя она и убеждала меня в обратном. Я, наивный, думал: ей будет приятно, что я счел ее историю достойной романа. И не сразу сообразил, что она решит, что ее выставили напоказ, предали и неверно поняли. Матери, не растите из своих детей писателей!
Через несколько лет после того, как роман вышел в свет, когда по нему уже снимали фильм, маме поставили диагноз — рак. Обнаружили болезнь слишком поздно — маме оставалось жить меньше года.
В последние дни ее жизни мы все: отец, сестра, я — были с ней вместе в Лос-Анджелесе. Я позвонил продюсеру «Часов», Скотту Рудину, и сказал, что мама вряд ли доживет до выхода фильма, попросил показать ей то, что есть. У Рудина было минут двадцать съемочных материалов на видео, которые курьер доставил нам домой. Я поставил кассету, а курьер деликатно ждал в соседней комнате.
Мы сидели со смертельно больной мамой на диване, купленном, когда мне исполнилось пятнадцать, и смотрели, как Джулианна Мур играет ее — это была словно реинкарнация при жизни.
Такой вот маленький прощальный подарок. Однако прошло уже десять лет, а меня до сих пор поражает, что на одном краю временного спектра Вулф, которая принимается за новый роман и волнуется, что получится очередная забавная безделица, еще один неудачный литературный эксперимент, что она не настоящий писатель, а дилетант, которого занимает обыденная жизнь женщины, в то время как мир сотрясают войны, люди страдают, гибнут целые народы. А на другом конце спектра, семьдесят лет спустя, моя мать, женщина, о которой в принципе могла бы написать и сама Вулф, смотрит, как ее играет великолепная актриса, и понимает (очень хочется верить, что она это поняла), что ее жизнь значила гораздо больше, чем она смела надеяться.
Перевод В. Пророковой
Майкл Каннингем: Жизнь в письменном виде | Книги
B y Nightfall , новый роман Майкла Каннингема, можно читать через риторические вопросы его главного героя, Питера. Вы могли бы опубликовать их в брошюре: умственная азбука Морзе беспокойного жителя Нью-Йорка.
«Каковы симптомы рака желудка? Существует ли вообще рак желудка?» «Кто сказал, что страна получает то правительство, которого заслуживает? Получает ли Америка то искусство, которого она заслуживает?» «Как вы думаете, в следующий раз это будет другое здание или это будет метро или мост?» «Кстати, пьянство становится проблемой, как именно мы должны знать?»
Каннингем живет в Нью-Йорке, в районе, где он снимал часть своего романа «Часы », получившего Пулитцеровскую премию. По словам Каннингема, рабочее место 58-летнего человека представляет собой крошечную квартирку с контролируемой арендной платой, которая находится шестью этажами выше, идеальное убежище, и в пяти минутах от лофта, который он делит со своим 24-летним партнером Кеном Корбеттом. Действие By Nightfall также происходит здесь и рассказывает историю пары средних лет, переживающей первую панику по поводу смертности, которая принимает форму, как это часто бывает, трещин в их браке. Это рискованный демографический выбор для Каннингема: Питер Харрис, арт-дилер, и Ребекка, его жена-редактор, живут в лофте в центре Манхэттена, завтракают в шикарных ресторанах, пьют вино из бокалов для аквариума и делают все остальное, чтобы привлечь внимание.
, кого волнуют эти испорченные люди и их экзистенциальные кризисы.
Да, — говорит Каннингем, — его тоже поразила эта мысль.
«Вот персонажи, которые недовольны жизнью, ради которой 99,9% населения мира совершит убийство. Что насчет этого? И я полагаю, я должен надеяться, что человечность этих людей помогла читателям пройти через это. И это, как мы знаете, 1% населения, которому так повезло, никоим образом не застрахован от разрушительного действия печали и смертности, и, может быть, мы можем получить некоторое утешение от этого — те из нас, кто не так преуспевает, как Петр Харрис и Ребекка».
Что спасает его от самодовольства, так это качество письма, кропотливая точность, которая делает роман одновременно кратким и отредактированным с точностью до дюйма. Питер, разочарованный большей частью произведений искусства, которые он продает через галерею, описывает «бесконечные попытки найти баланс между сентиментальностью и иронией, между красотой и строгостью, и тем самым открыть трещину в субстанции мира, через которую смертная истина может сиять».
Это тоже проект Каннингема, давление которого он чувствует, особенно после окончания романа, когда становится очевидным ужасный разрыв между тем, что он надеялся создать, и тем, что он получил. Поскольку, по его словам, человек склонен ценить то, в чем он не силен, у него есть фантазия, что однажды он обнаружит, что написал «какой-то обширный эпический роман, который будет включать крымскую войну и межзвездные космические путешествия». а не свой обычный стройный объем салона живет простой народ.
«Как и моему герою Вирджинии Вулф, мне не хватает уверенности в себе. Я всегда обнаруживаю, что роман, который я заканчиваю, даже если он довольно хорошо получился, не тот роман, который я имел в виду. Я думаю, что многие писатели должны договариваются об этом, а если не признают, то нечестны.Вы начали книгу с этим пузырем над головой, в которой собор, полный огня, — в которой есть роман такой обширный и великий, проницательный и яркий и темна, что посрамит все другие когда-либо написанные романы.
А затем, ближе к концу, начинаешь понимать, нет, это всего лишь эта книга. И в ней есть свои сильные стороны, в ней есть свои достоинства, но нет ничего о Крымской войне, о межзвездных путешествиях ничего нет. Говорит то, что говорит, и все. И присоединяется ко всем другим книгам в мире».
Если и есть критика романов Каннингема, то, по замечанию Питера Харриса, это «драгоценность всего, изматывающая драгоценность». Это противоречит крепкому физическому состоянию писателя. Каннингем крупный и импозантный, с раскатистым смехом и почти ковбойской суровостью. Он вырос в Калифорнии, «до стыдливости обычное детство», как он говорит, его отец работал в рекламе, а мать была домохозяйкой. «И я, конечно же, не мог дождаться, чтобы выбраться оттуда к черту и жить в большем, более опасном и более интересном мире. Я не мог дождаться. Я считал дни». Сначала он хотел стать художником и после многих напряженных дней в местной галерее создал, как он думал, художники должны, серию религиозных картин.
Он улыбается: «Кровотечение Христово, вознесение на небеса». В какой-то момент он понял, что недостаточно хорош, и во время учебы в Стэнфорде переключил свои амбиции на писательство.
Сосредоточение Каннингема на мелочах мысли, на мысленных колебаниях, которыми занималась Вулф в ее повествовании, — это, как он утверждает, единственное преимущество романа над его более острой конкуренцией. Требуется мужество, чтобы ограничить действие так, как это делает он, и приращение мелких деталей окупается: ближе к концу нового романа есть сцена, в которой два человека, разговаривая в Starbucks, застревают в совершенном недоразумении. Унизительно, когда вы читаете это, вы чувствуете, что что-то странное происходит с вашим скальпом. (Он очень хорошо смущает; Кларисса в The Hours , потрясена, обнаружив, что среди ее ответов на самоубийство ее лучшего друга она «слегка смущена тем, что произошло».)
Он говорит: «Никогда больше, чем в 2011, я чувствую себя неким внутренним это то, что роман может предложить из того, что не может дать ни одно другое средство массовой информации.
Я люблю кино, я люблю телевидение, я люблю всевозможные повествования. Роман остается наиболее эффективным средством рассказать читателю, каково это быть кем-то другим. эти маленькие ублюдки. И я часто нахожу романы, которые не делают этого, немного неудовлетворительными. Зачем мне читать книгу, которая не приводит меня в то место, куда я иначе не мог бы попасть? Смотреть Провод . Смотреть Сопрано ».
Его модель — Мадам Бовари — «Флобер взял эту дерьмовую, неглубокую маленькую особу и посмотрел на нее так пристально, что сделал ее великим литературным деятелем». персонаж, возможно, Лора Браун, разочарованная домохозяйка с суицидальными импульсами, которую Каннингем создал в качестве третьей главной роли в «Часы ». внезапные приливы радости и необъяснимое изумление, лежащие в основе романа. Он взял образ своей матери, которая, как он думал, будет в восторге.0005
«Она пыталась изобразить веселое лицо, но я думаю, что она чувствовала себя обвиненной и преданной; матери, не воспитывайте своих детей писателями.
»
Первоначально роман был задуман как прямое обновление миссис Дэллоуэй , и возникает вопрос, почему писатель может сравнивать себя с Вирджинией Вулф. (Гермиона Ли в своей рецензии на книгу «. К ночи, » в этой газете язвительно написала о «великих писателях, чьи души хитроумно украл Каннингем».) новая миссис Дэллоуэй, непроверенная и беспрекословная. У нас уже есть великолепная миссис Дэллоуэй». Он продолжал работать над этой идеей, пока не понял, что его в ней интересовало: «тот факт, что Вулф была очень мало уверена в себе и сильно подозревала, что она просто истеричная, старая дева, чьи мишурные маленькие эксперименты будут сметены временем». «…И вот я подумал о том, чтобы противопоставить этот день из жизни моей переосмысленной Клариссы этому дню из жизни Вирджинии. Итак, тогда это был диптих, и он все еще казался немного тонким, как тщеславие. И я попал в один из эти черные настроения: о, это была ошибка, это не работает, это мишурный маленький эксперимент, который сотрется временем».
А потом его мать появилась в его мечтах в образе Лоры Браун.
«Я понял, что отчасти моя привязанность к Клариссе Дэллоуэй и к Вирджинии Вулф проистекала из моего ощущения, что моя мать немного похожа на амазонку, пойманную в ловушку и отправленную жить жизнью, которая для нее слишком мала. Хотя она была кем-то, кто не был на самом деле счастлив просто содержать дом, она была одержима домом. Она могла провести весь день в поисках идеальных коктейльных салфеток. Я начал думать, если вы уберете результат, конечный продукт, маму и У Вирджинии Вулф было что-то общее: они обе были женщинами, преданными идеалу, образу невозможного совершенства, и Вирджиния Вульф пыталась писать великие книги, и это ей удавалось. Мама просто пыталась испечь великолепный торт».
Пока снималась киноверсия фильма «Часы » — режиссера Стивена Долдри по сценарию Дэвида Хэйра — мать Каннингема умирала. Когда стало очевидно, что она не доживет до фильма, он позвонил Скотту Рудину, продюсеру, и спросил, не может ли он что-нибудь ей показать.
Рудин проехал на велосипеде более 20 минут.
«Я сидел на диване, который у нас был с детства, с моей матерью, которая умрет через неделю, и смотрел, как Джулианна Мур играет с ней — как будто она перевоплощалась, пока была еще жива. Я что-то думаю фильм имел смысл для моей матери, в отличие от книги. Это был великий момент».
Каннингем работает в обычном режиме. Он сидит за своим столом к 9 утра и сидит за ним до позднего вечера. Он счастлив за это время написать три хороших предложения. «Одна из замечательных особенностей романа — и одна из ужасных особенностей написания романа — это то, что он занимает так много времени. Это так много о том, чтобы идти предложение за предложением, за предложением». Интересно, нервничает ли его напарник, когда Каннингем пишет роман, в котором два манхэттенских обитателя лофта ужасно скучают друг с другом после 24-летнего брака или около того?
Во-первых, говорит Каннингем, он говорит студентам на уроках письма не беспокоиться, если они собираются тратить время на то, что подумают их бабушка/мать/парень.
«Некоторое слегка жестокое пренебрежение к чувствам живых людей просто часть пакета. Я думаю, что писатель, если он хоть немного хорош, не совсем доброе существо в мире».
С другой стороны, он говорит: «Кенни держится, но я знаю, что на него это влияет. Еще один мой роман, Плоть и кровь , повествует о мужчине, который влюбляется в парня постарше, у которого немного избыточный вес, и Кенни действительно сел на диету. Каннингем смеется. чтобы отыграться с помощью небольшой профессиональной ножевой работы: он психоаналитик. Как , работают дома?
«К концу дня он так устает от психоанализа своих пациентов, что, , он недооценивает меня. Иногда мне приходится указывать ему на подтексты. Так что нет. Я не чувствую себя препарированным доктором Кеном Корбеттом».0005
Корбетт, тем не менее, его первый и самый ценный читатель, который имеет смелость сказать Каннингему, когда что-то не работает. «Я научился это принимать», — улыбается он. Его забавляет, когда люди спрашивают его, думает ли он, что геи и, следовательно, писатели-геи более чувствительны, чем натуралы.
«Все, что я могу им сказать, это то, что дайте мне час, я могу собрать здесь 10 геев с такой сокрушительной бесчувственностью, что эта идея навсегда вылетит из вашей головы».
У него есть жизнь вне писательства. Каннингема неоднократно арестовывали за гражданское неповиновение; однажды он и группа протестующих вторглись в Waldorf Astoria, чтобы перекричать Джорджа Буша-старшего, который там появлялся. В другой раз они заковали себя в цепи возле фармацевтической компании в Нью-Джерси в знак протеста против ее неспособности поделиться результатами исследований с другими компаниями.
Большая часть его деятельности связана с информированием о СПИДе. Когда персонаж нового романа умирает от СПИДа, это шокирует, как историческая пьеса. Да, говорит Каннингем; «Сытое отношение» к болезни — настоящая проблема. Он пережил худший кризис СПИДа в Нью-Йорке и потерял много друзей. «Если вы пережили войну или эпидемию, ваше ощущение жизни и мира изменилось. Вы только что увидели уровень смертности, которого не замечают многие люди.
И вы работаете с этим. Вы просто воспринимаете это как часть материал, который вам дали, и попытайтесь обсудить его как писатель».
Для разнообразия время от времени он пишет сценарии. Он написал « Вечер », неудачный фильм с Мерил Стрип и Клэр Дейнс («Вы можете взять его напрокат на время, но вы могли бы сначала взять напрокат другие вещи») и в настоящее время пишет автомобиль для Энн Хэтэуэй, «современную версию . Поворот винта ». По его словам, он многому научился, наблюдая за Дэвидом Хэйром, и сравнивает написание сценариев с «гибридом написания повествования и разгадывания кроссворда».
И вот начинается новый роман. Интересно, он завидует размеру, когда смотрит на девятку Джонатана Франзена?0003 Свобода на книжных полках?
«Нет. Как читатель, я предпочитаю более короткие романы. Когда кто-то протягивает мне 750-страничный фолиант, моя первая реакция: «Да пошел ты. Я не хочу читать твою гигантскую книгу». в американских письмах зацикливались на гигантских книгах, которые обычно пишут мужчины и которые обычно демонстрируют размах и не по годам развитость писателя.
Это не те книги, которые я стремлюсь читать ».
Или написать. Его романы короче, чем раньше: «физически меньше и более сосредоточены, потому что я больше научился писать. Я лучше проникаю в сознание своих персонажей, чем в 25 лет».
Его цель, как выразился Ричард в «Часах », состоит в том, чтобы написать что-то «живое и достаточно шокирующее, чтобы оно могло стоять рядом с утром в чьей-то жизни. Самое обычное утро». С этой целью у Каннингема есть правило по утрам во время его короткой прогулки от чердака до письменного места; он старается ни с кем не разговаривать. «Если перед тем, как я приду в студию, я слишком часто сталкиваюсь с реальной реальностью, я прихожу сюда и смотрю на то, что я сделал, и это история, которую я придумываю. Это не так глубоко и таинственно, как химчистка; красивый и странный, как аптека».
Майкл Каннингем: «Часы»
См. изображение ниже.
В своей увлекательной книге Икона Вирджинии Вульф, Бренда Сильвер исследует все способы, которыми Вульф стала мощным международным символом.
Вы можете купить холщовую сумку Barnes and Noble с изображением лица Вулф, а Британская национальная портретная галерея продает тысячи открыток с Вульфом в месяц. И, конечно же, великий американский драматург Эдвард Олби лихо спросил Кто боится Вирджинии Вульф?
Американский писатель Майкл Каннингем явно не боится Вирджинии Вульф. Он говорит о романе Вулф « миссис Дэллоуэй»:
Я подозреваю, что у любого серьезного читателя есть первая великая книга, как у любого человека бывает первый поцелуй. Для меня это была эта книга. Она осталась со мной так, как ни одна другая книга. И мне казалось, что я могу написать о чем-то подобно тому, как вы могли бы написать роман, основанный на вашей первой любви.
Роман Каннингема 1998 года « Часы, » — это своего рода дань уважения и глубокое исследование миссис Дэллоуэй, , которую я обсуждал в выпуске StoryWeb на прошлой неделе. Часы — это не переписывание ее романа 1935 года как таковое, а переосмысление, фрагментарный пересказ, своего рода продолжение романа Миссис Дэллоуэй и совершенно новая работа сама по себе.
Каннингем говорит: «Я думаю, что это похоже на то, как джазовый музыкант может сыграть рифф на старом известном музыкальном произведении. Он не претендует на старое музыкальное произведение и не скрывает его, но берет эту музыку и превращает ее во что-то другое».
The Hours сплетает воедино истории трех женщин — Лауры Браун, американской домохозяйки, которая читает миссис Дэллоуэй в 1949 году; Кларисса Вон, американка конца двадцатого века, чей друг Ричард, известный писатель, умирает от СПИДа; и сама Вирджиния Вульф в 1923 году, когда она начинает писать миссис Дэллоуэй . Все три женщины представлены в один ключевой день в их жизни. В прологе романа, который вы можете прочитать онлайн, рассказывается история самоубийства Вулф в 1941. Женские истории провокационно комментируют друг друга, и читателя ждут неожиданные повороты сюжета.
Хотя некоторые считают « Часы » производной копией шедевра Вулф, другие видят в нем проявление постмодернистской силы, смелый интертекстуальный ответ на « миссис Дэллоуэй».
Поскольку это рифмы одного из самых важных модернистских романов, Часы , я считаю, великий пост модернистский роман.
Интересно, что я имею в виду под постмодерном? Я не буду вдаваться в подробности, но если вы потратите время на чтение Миссис Дэллоуэй , а затем Часы, Я думаю, вы будете очарованы двумя ключевыми чертами постмодернизма — интертекстуальностью и палимпсестом — и тем, как они применимы к роману Каннингема.
Интертекстуальность, говорит Ролан Барт, признает, что «любой текст — это новая ткань прошлых цитат». Новое произведение строится на тексте предыдущих произведений. Писатель не может написать ничего полностью оригинального, и, как отмечает Т.С. Элиот отметил в «Традициях и индивидуальном таланте», даже оригинальная работа сдвигается и изменяется, когда в мире появляется новое произведение. Миссис Дэллоуэй уже не совсем Миссис Дэллоуэй , теперь, когда Часы были написаны.
Понятие палимпсеста также применимо к Часы.
Палимпсест — это «манускрипт, на котором более ранний текст был стерт, а . . . пергамент, повторно использованный для другого [текста]». В средневековых религиозных кругах писатели «стирали более раннее произведение…». . . мыть или очищать рукопись, чтобы подготовить ее к новому тексту». Историческая практика создания палимпсестов очаровывает постмодернистов, сознательно записывающих свои «новые» слова на лице уже ушедших слов. Майкл Каннингем символически пишет Часы на рукописи Миссис Дэллоуэй.
Если вы хотите глубже понять, что задумал Каннингем, создавая эту уникальную дань уважения предыдущему роману, ознакомьтесь с статьями Джона Муллана в The Guardian : «Имитация» (о взгляде Каннингема на миссис Дэллоуэй ) , «Отдельные ролики» (о параллельных повествованиях между романом Вулф и романом Каннингема) и «Кто боится переписать Вульфа?» (об интертекстуальности).
А если вы готовы узнать больше о Каннингеме, прочитайте о его реакции на получение Пулитцеровской премии за The Hours или прочтите стенограмму интервью PBS Online NewsHour с ним сразу после объявления награды.
Конечно, по роману Каннингема был снят выдающийся фильм, также названный « часа». В ролях Джулианна Мур в роли Лоры Браун, Мерил Стрип в роли Клариссы Вон и Николь Кидман в роли Вирджинии Вульф. Кидман получила премию Оскар за лучшую женскую роль.
Чтобы узнать больше о фильме, ознакомьтесь с превосходным ресурсом New York Times «» «Вирджиния Вульф и The Hours, », который включает в себя слайд-шоу фильма. Обязательно прочитайте эссе Мэтта Вулфа о фильме «Кларисса Дэллоуэй в Зеркальном зале». Рефлексивное эссе Кэрол Янноне «Вулф, женщины и часы», также весьма проницательно. Вы также можете взглянуть на веб-проект BBC, посвященный фильму. Наконец, вы можете ознакомиться с размышлениями Каннингема о фильме. Если вам просто не хватает фильма, вы можете узнать о сценаристе Дэвиде Хэйре, режиссере Стивене Долдри и композиторе Филипе Глассе.
Должны ли мы бояться Вирджинии Вульф и темноты, с которой она сталкивается в своих произведениях, темноты, с которой она сталкивается в себе? Майкл Каннингем так не думает.
Он говорит:
Я не могу представить, что захочу написать роман, который не был бы каким-то образом о тьме. Я не чувствую, что нам нужна большая помощь для нашего счастья. Моменты Kodak, с которыми мы можем справиться сами — я не хочу сбрасывать со счетов счастье. Мы можем управлять своим счастьем самостоятельно. Я чувствую, что то, для чего нам нужно искусство, — это немного утешения, немного компании в попытке справиться с более темными вещами. В то же время я бы никогда не написал пессимистическую книгу. Я думаю, что писательство по определению является оптимистичным актом.
Или, как Кларисса Вон спрашивает себя в The Hours, : «Почему еще мы изо всех сил пытаемся продолжать жить, независимо от того, насколько мы скомпрометированы, независимо от того, насколько нам вредно?» Ее ответ? «[Мы] отчаянно хотим жить».
В конечном счете, миссис Дэллоуэй и «Часы » полны оптимизма, силы и мужества, несмотря на глубокую борьбу Септимуса Уоррена Смита с контузией, несмотря на окончательное решение Вулфа покончить жизнь самоубийством, несмотря на СПИД Ричарда и его последствия.
Прочтите эти романы, посмотрите эти фильмы и убедитесь, что вы тоже не утверждаетесь в торжестве жизни, ее счастья и ее тьмы.
Слушайте и смотрите: Слушайте Майкла Каннингема, прочитанного из The Hours . Затем посмотрите вступительный эпизод фильма Часы , , в котором показано самоубийство Вирджинии Вулф в 1941 году. Николь Кидман получила премию Оскар за лучшую женскую роль за роль Вулф.
Изображение предоставлено: Фотография Майкла Каннингема, сделанная Дэвидом Шэнкбоуном, https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Michael_Cunningham_JB_by_David_Shankbone.jpg .
Золотые Штаты Майкла Каннингема – Застрял в книге
Вы не найдете много упоминаний о Золотых штатах (1984) Майкла Каннингема в Интернете – или даже в следующих опубликованных романах, которые молча стерли его дебют роман. В интересном и глубоком интервью, которое Каннингем дал примерно в 2001 году, он сказал следующее о Golden States :
Мне никогда не нравилась эта книга, потому что я писал ее слишком быстро. Потому что я знал, что это не лучшая книга, которую я мог бы написать. Я всегда чувствовал, что у литературы и чтения так много врагов, а писатели — наименьшие из врагов письма и чтения. Но иногда я ловлю себя на том, что просматриваю книги в книжном магазине и на гранках, которые мне прислали люди, и думаю, что вы могли бы сделать лучше, чем это. Ты не поставил свою задницу на карту. Вот еще одна книга, занимающая место во вселенной, и это часть того, что мешает поддерживать жизнь книг в мире. Они просто складываются, как дрова. Меня гораздо больше интересует какая-то грандиозная амбициозная неудача, чем чей-то скромный маленький успех, который достигает своих скромных целей. Я чувствовал, что написал подобную книгу, и мне это не нравилось. Мой издатель очень великодушно разрешил мне отказаться от книги в мягкой обложке, и она действительно исчезла.
Это интересный взгляд на роман, который, на мой взгляд, намного лучше, чем думает Каннингем. Ему совершенно не нужно этого стыдиться.
Golden States рассказывает о Дэвиде, маленьком мальчике, живущем со своей матерью и сестрой Лиззи в Калифорнии, и его опыте на пороге взрослой жизни. Отчасти он очень детский — он постоянно ссорится со своей сестрой и играет в игры (а затем ссорятся) со своим ближайшим лучшим другом. Части его начинают развиваться больше, поэтому он задает вопросы о своем будущем, долгосрочных отношениях своей старшей сводной сестры (Джанет), своем месте в мире. Повторяющиеся антагонизмы продолжаются наряду с чем-то новым. Вот один разговор, но почти любой из первой половины книги можно использовать как пример того, как Каннингем сочетает легкомыслие и скрытое течение.
Джанет и Лиззи переглянулись. «Сколько будет девять раз семь?» — спросила Лиззи.
Дэвид заткнул уши пальцами. — Не делай этого, — сказал он, и его голос прозвучал для него так, как будто он говорил из пещеры. Джанет что-то сказала, и он заткнул уши. «Какая?» — спросил он ее.
«Мои футов холодные», — сказала Лиззи.
«Тогда заходите внутрь. Что ты сказала, Джанет?
— Давайте все войдем, — сказала Джанет.
«Вы сказали не это».
— Мужчины, — сказала Джанет Лиззи высокомерным тоном лектора, — всегда хотят фактов.
— Это неправда, — сказал Дэвид.
Джанет похлопала его по колену. — Пошли, — сказала она. «Давайте запустим ящерицу внутрь, пока она не замерзла».
— Не называй меня так, — сказала Лиззи. Она начала прыгать на одной ноге и дрожать.
— Продолжайте, — сказал Дэвид. — Я еще немного посижу здесь.
Он надеялся, что Джанет отправит Лиззи одну, но она встала и обняла Лиззи за тощие плечи. — Хорошо, — сказала она. «Увидимся внутри».
— Увидимся, — сказал Дэвид.
Лиззи сунула руку Джанет за пояс, оглянулась через плечо, многозначительно улыбнулась и сказала: «Шестьдесят три».
Как и в большинстве романов Каннингема, книга посвящена внутреннему миру, но тому внутреннему миру, который всплывает в разговорах со всеми и каждым. Люди, особенно Дэвид, никогда не выражают в полной мере то, что они пытаются передать, но упорно продолжают попытки. Талант Каннингема сочетает этот философский поиск с повседневным диалогом и подробностями обыденного. Предотвращенная кража в магазине или ссора между братьями и сестрами говорят о гораздо более серьезных вещах — вещах, которые Дэвид не может понять, поэтому он чувствует себя разочарованным и сбитым с толку. Многие персонажи Каннингема расстроены и сбиты с толку, но старшие, по крайней мере, ожидают этого. Давиду еще предстоит узнать пределы понимания.
Во второй половине романа динамика меняется. Джанет вернулась в Сан-Франциско, и Дэвид решает, что должен поехать туда по причинам, которые я не буду рассказывать. И он уходит, с небольшими деньгами и большой нервозностью по поводу путешествия. С этого момента Golden States становится чем-то вроде повествования о путешествии или квесте — любопытные люди, которых он встретит по пути, включая одного персонажа, который, я думаю, теперь был бы написан несколько иначе.
