Все могут короли / Сериал / Russia.tv
Что может случиться, если поменять местами средневекового герцога Майкла Каннингема (Максим Галкин) и простого московского менеджера Мишу Николаева (Максим Галкин), похожих друг на друга как две капли воды? Миша уносит в Средневековье новенький смартфон, а с Майклом в Москве остаются лишь его бескомпромиссность и привычка решать все проблемы «огнем и мечом».
Миша Николаев — типичный среднестатистический офисный служащий. Однажды на корпоративной вечеринке, открыв дверь в туалет, он попадает в средневековую Англию V века, где люди обращаются к нему «милорд» и называют Майклом Каннингемом, герцогом Уилширским «Кровавым». В то же время герцог Уилшрский оказывается в современной Москве.
Герои стойко принимают неожиданный поворот судьбы. Теперь им обоим предстоит преодолеть себя, чтобы вписаться в новую реальность.
«Миша — типичный «офисный планктон», не любит ответственности, плывет по жизни, не напрягаясь. Но в Средневековье такие люди долго не живут, и ему приходится меняться. А антипод Николаева, наоборот, меняться не хочет. Многое в современной Москве ему не по нраву, и Майкл нашу действительность прогибает под себя, особо не стесняясь. Но несмотря ни на что, Майкл, попадая в XXI век, становится более человечным. А Миша берет на себя права и обязанности герцога в средневековой Англии», — рассказывает Максим Галкин.
Со временем окружение героев начинает что-то подозревать. И если в историю Майкла наши современники просто не верят, то разоблачение Миши может стоить ему жизни.
Смогут ли герои вернуться домой? А главное — захотят ли? Ведь каждый из них нашел в новом мире настоящую любовь. Миша влюбляется в родную сестру Майкла — Диану (Полина Филоненко). А Майкл не на шутку увлекается коллегой Миши — Кирой (Мария Семкина).
Режиссер: Алан Смитти
В ролях: Максим Галкин, Александр Балуев, Мария Семкина, Полина Филоненко, Александр Сирин, Татьяна Рудина, Александр Пацевич, Светлана Косолапова, Любовь Германова, Дмитрий Мухамадеев
«Плоть и кровь» Майкл Каннингем: рецензии и отзывы на книгу | ISBN 978-5-271-28984-2
«Временами ему казалось, что если он будет произносить те слова, какие произносят все счастливые люди, то и к нему вернется счастье.»
Ящик Пандоры Майкл Ка́ннингема. Люблю семейные саги. Эта меня поразила своей
откровенностью. Автор не старается завуалировать проблемы,а максимально раскрыть..и быть может в них найти очищение.Это история семьи,охватывает целый век,в ней есть и социальные проблемы и оочень много личностных конфликтов.
Все начинается с юношеской любви юноши греческого происхождения по имени Константин и итальянки Марии.
Константин- парень работяга,мечтающий о собственном о городе,семье и детях.несмотря на разность социальных слоев очень сильно влюблен в Марию. Он так сильно любит,что готов вытащить свое сердце из груди и подарить ей,если это было бы возможно. Сделать нежный разрез на груди,не ощущая боли,т.к.она практически не ощутима,ведь болит его душа от нерастраченой нежности. Вот только эта была не та. И поймет это через много-много лет. Поймет, что зря пытался угодить ей. Пожалеет,что у него такой мягкий характер,если бы он мог,хоть раз стукнуть по столу кулаком и сказать свое веское мужское слово,если бы…
Во избежании одиночества,эти двое влюбленных,поторопились создать семью, просто один из них двоих,назвал симпатию высоким чувством, и ,как следствие,это породило множество не таких уж счастливых судеб их детей.
Знакомимся!
1 Съюзен- Красавица дочь,которая мечтает занять положение в обществе, вырваться из отчего дома,хочет лучшей для себя судьбы.но под гнетом родительских ожиданий,она только больше гнется к земле
2 Зои. Странная девочка.Дикарка
3 Сын Билли. Горячо любимый матерью.
Начнем с самой для меня любимой фигуры в этом романе. Билли. С детства мать души в нем не чаяла,кажется одаривала мальчика большей любовью и вниманием,чем остальных детей. Вызывая ревность и гнев к сыну у Константина, он не понимает почему он так ненавидит сына. Хотя почему не понимает….
Сын,полная противоположность ему. Он бунтарь, ему необходима воли,он терпеть не может жить по правилам, врать и лицемерить. У него длинные волосы и пестрые рубашки. Он ненавидит сына. потому завидует ему.
Билли- вечный поиск,протест. Он желал уйти из дома. путешествовать по миру,жить на улице, лишь бы не испытывать удушения в собственном доме. Где отец извергает слова полные гнева,которые ыпитываются в кожу. накладывая клеймо. Он изгонял это отцовское проклятье из себя физическими нагрузками,изменил имя и наконец-то стал другим….Понимание того,что он любит мужчит,приходило к нему постепенно. небольшими вспышками. Когда он понял это окончательно, удивления не было. Это была месть отцу.за его нелюбовь и непонимание.
2 Зои. странная девочка,с юношества ходила по темным кварталам,курила легкие наркотики. Там и познакомилась с трансвеститом Кассандрой. Так и все закрутилось… беременность, спидом. Все как в тумане.
3. Сьюзен. Единственная «нормальная» дочь в семье Стассов. Имеет сына и мужа,мимолетную интрижку на стороне. Но все не так хорошо,как кажется…
Книга содержит много того,на что хочется закрыть глаза и не вспоминать. Нереализованность мечты Марии о семье,слабохарактерность Константина и его преступное желание к дочери по имени Съюзен,которое взрывало голову, привычка Марии воровать и выглядеть хорошо в глазах других, не замечая ада,который твориться в ее семье. маленькая дикарка Зои больна спидом, сын- гей. Наверное не об этом мечтали родители,когда растили этих детей,верно?
…………………………………………………………………. ……………………………………………………………………..
1. Билли. Сын Съюзен
2 Джамиль . Сын Зои
3 Вилли( Билли ) и Гарри.
1. Билли. совершенная непонятная,обуреваемая конфликтами личность. Мною непонятная. Его внутренний конфликт его и сгубил
2. Джамиль. Мальчик,воспитывающийся чаще Кассандрой,нежели бабушкой,которая его боялась. боялась того ,что он тоже,подобно сыну взбрыкнет против правил этой жизни
3 Билли,а теперь уже Вилл. Он покинул худое тело юноши,обрел накаченое тело, а вместе с ним и крепкий дух,несмотря на то,что Вилл был геем,он мне очень нравился. Нравился тем,что он был беззащитен и вместе с тем- настоящий. Я радовалась тому,что он нашел любовь и поддержку в лице..мужчина,по имени Гарри,в вельветовых мешковатых штанах,работающим кардиологом и питающий любовь Толстому. Один читает Толстого , ну другой «Милдмарч» Джорджа Эдиота,в перерывах между любовными утехами,чем не пара?:)…..Ну,конечно это шутки,на самом деле так много подтекста, о котором я не вижу смысла рассказывать тут
Константин между тем ушел от всего этого и обрел покой в обьятьях рыхлой женщины по имени Магда. Которая была,ничем не лучше характером,чем его жена, но хотелось нового,хотелось бежать от старого,что есть мочи.
А его дети, а потом и внуки,были,как сорняки на огороде…или повядшие от жары любимые цветы. Которые из домашних,под воздействием природы,обрели дикую природу и начали жить и расти по собственным законам.
……………………..
В книге много не слишком приятных,грубых фраз. Много гомосексуальных связей,которые при первом описании вызываю отвращение,при последующих я не читала.
Много того,о чем не принято говорить,то,много того,о чем думают матери по ночам и то,о чем бояться рассказывать детям. О темной стороне жизни. Ну эту книгу нужна прочитать. Ибо через погружение,происходит очищение.
«Из этого и состоит жизнь, говорит он себе. Мы исполняем незначительные дела и навещаем надгробия»
Каннингем, Майкл | Страницы Wiki
| Майкл Каннингем | |
| Michael Cunningham | |
| 220px </span> |
Читать книгу Плоть и кровь Майкла Каннингема : онлайн чтение
Майкл Каннингем
Проть и кровь
Эта книга посвящается Донне Ли и Кристине Торсон
MICHAEL CUNNINGHAM
FLESH AND BLOOD
Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко
© 1995 by Michael Cunningham
© С. Ильин, наследники, перевод на русский язык, 2010
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019
© ООО “Издательство Аст”, 2019
Издательство CORPUS ®
Слова благодарности
Я хотел бы поблагодарить Джоэля Коннаро, Кена Корбетта, Стейси Д’Эразмо, Стивена Кори Фридмана, Джонатана Галасси, Гейла Хочмана и Энни Рамси, каждый из которых читал эту книгу на разных этапах ее создания. Кроме них, огромную помощь оказали мне Эвелин Беркхалтер, Марсель Клементс, Дориан Кори, Энн Д’Алески, Пол Эли, Ник Флинн, Уильям Форленца, Деннис Гейгер, Ник Хьюми, Адам Мосс, Энджи Экстраваганца, да и все члены семьи Экстраваганца, в особенности Дэнни и Гектор. Я глубоко признателен Фонду Джона Саймона Гуггенхайма за финансовую поддержку, а также Ларри Крамеру, который в одно не по сезону холодное утро подарил мне в парке Вашингтон-сквер название этой книги.
Однажды некий сильно рассерженный человек волок своего отца за ногу по его фруктовому саду. “Стой! – вскричал наконец стенающий старец. – Стой! Я никогда не заволакивал отца дальше вот этого дерева”.
Гертруда Стайн Становление американцев
I. Балет автомобилей
1935
Работая в огороде отца, восьмилетний Константин думал о собственном огородике, о квадрате гранита, припорошенного почвой, которую он тайком затащил на холм, возвышающийся над землей его семьи, а после соорудил на нем грядки. Сегодня он первым делом прополол отцовскую фасоль, потом поползал среди узловатых утолщений отцовской же лозы, привязывая норовившие вырваться на свободу усики к кольям грубой бурой веревкой, обладавшей, казалось ему, окраской и строением праведных, но обреченных на неудачу усилий. Когда отец говорил, что они “урабатываются до смерти, лишь бы остаться в живых”, воображению Константина рисовалась именно эта веревка, грубая, крепкая, блеклая, с выбившимися из нее наэлектризованными волосками, – она пыталась увязать в неуклюжий сверток весь мир, который этого ничуть не желает, да никогда увязанным и не останется, совершенно как виноградные лозы, упрямо рвущиеся к свободе, выбрасывая под странными, исступленными углами тянувшиеся к небу усики. То была его работа, одна из работ, – воспитывать лозу, и он давно уже проникся к ее необузданному упорству презрением и уважением сразу. У лозы имелась собственная тайная, запутанная жизнь, дремлющая воля, но если она нарушит заведенный порядок и отъединится от кольев, на орехи достанется ему, Константину. Безжалостный глаз отца умел отыскать дурную соломинку в целом стоге благих намерений.
Итак, работая, он думал о своем огородике, укрытом солнечным блеском на верхушке холма, о трех квадратных футах, до того бесполезных для определенного раз и навсегда отцовского будущего, что их отдали в игрушку Константину, самому младшему в семье. Слой почвы был там чуть выше четверти дюйма – да и не почвы, пыли, набившейся в трещинки покатой гранитной площадки, однако Константин собирался заставить ее плодоносить, подчинив себе эту землю решимостью и трудом, натиском воли. Он стянул у матери из кухни с десяток семян – тех, что прилипали к лезвию ножа или просто падали на пол и оставались не замеченными ею, как ни усердствовала она в попытках избежать греха расточительности. Огородик лежал на верхушке выжженного солнцем холма, никто туда не заглядывал; если семена дадут всходы, он сможет ухаживать за ними, никому об этом не говоря. Он подождет до времени, когда начнется сбор урожая, и однажды триумфально спустится вниз с кабачком, стручком перца, а то и помидором и пройдет осенними сумерками к дому, где мать будет накрывать стол для собравшихся ужинать отца и братьев. Чеканное золото неба встанет за его спиной. Свет неба ворвется, когда он распахнет дверь, в полумрак кухни. Отец, мать, братья, все уставятся на него, на недомерка, от которого ничего путного ждать не приходится. Стоя посреди виноградника и озирая раскинувшийся внизу мир – развалины фермы Папандреуса, оливковые рощи компании “Каламата”, далекое мерцание города, – Константин думал о том, как однажды он поднимется по скалам и увидит выпроставшиеся из клочка принадлежащей ему пыли зеленые побеги. Священник уверял, что усердие и слепая вера способны творить чудеса. Что же, вера у него была.
И усердие тоже. Каждый день, получив свою порцию воды, он половину ее выпивал, а половиной опрыскивал свои посевы. В этом ничего трудного не было, однако ему требовалась почва получше. Жаль, что мать сшила для него штаны без карманов, ведь о том, чтобы пронести две горсти земли из отцовского огорода мимо козьего загона и подняться с ними по горбатому склону холма, оставшись при этом никем не замеченным, нечего было и думать. Но он все-таки нашел один способ: в конце рабочего дня он наклонялся – якобы для того, чтобы привязать последнюю лозу к основанию кола, – и набивал землей рот. Привкус она имела пьянящий, навозный; чернота, облекавшая язык Константина, была и тошнотворной, и странно, опасно лакомой. Так, с полным ртом, он и поднимался по крутому уклону двора к скалам. Он почти ничем и не рисковал, даже если ему случалось проходить мимо отца или кого-то из братьев. Они привыкли к его молчанию. Считали, что он молчит просто по глупости. Он же молчал потому, что боялся сказать что-то не так, ошибиться. Мир состоял из ошибок, мир был их колючим клубком и никакими веревками, сколько хитроумных узлов ни навяжи, скрепить их так, чтобы они не лезли наружу, было невозможно. А наказание поджидало Константина за каждым углом. И потому умнее всего было помалкивать. Каждый вечер он в привычном для всех молчании проходил мимо братьев, еще возившихся с козами, и втягивал щеки, дабы никто не догадался, что у него набит рот. Пересекая двор и поднимаясь на холм, он изо всех сил старался не сглатывать, однако это неизменно случалось – грязь стекала в горло, наполняя его едкой чернотой своего вкуса. Почву здесь смешивали с козьим пометом, от которого на глаза Константина наворачивались слезы. И все-таки, добравшись до вершины, он выплевывал на ладонь приличных размеров катыш раскисшей земли. А потом торопливо, боясь, что кто-то из братьев увяжется за ним, чтобы его подразнить, размазывал пригоршню пропитанной слюной грязи по своему крошечному огороду. Он втирал эту землю в гранит и думал о матери, почти не глядевшей на него, потому что в жизни ее более чем хватало хлопотных дел, за исполнением коих ей полагалось приглядывать. Думал о том, как она приносит еду его прожорливым, горластым братьям. О том, как изменится ее лицо, когда он, собрав свой урожай, войдет вечером в дверь дома. Сначала он постоит в косом и пыльном луче света перед своей удивленной семьей. А после приблизится к столу и выложит на него то, что принес: стручок перца, кабачок, помидор.
1949
– Какая ночь, а? – сказала Мэри.
Константин не смог ответить. От ее храбрости и красоты, от самого присутствия рядом с ним этой бледной, стройной девушки у него перехватывало горло. Он сидел на покрякивавшей скамье-качалке родителей Мэри и смотрел на нее, опиравшуюся о перила веранды. Юбка льнула к ее ногам, ночной нью-джерсийский ветерок играл ее волосами.
– В такие ночи я становлюсь сама не своя, – продолжала она. – Ты посмотри на эти звезды. Так и хочется зачерпнуть их ладонями и высыпать тебе на голову.
– Ммм, – промычал Константин, надеясь, что этому сдавленному стону удастся выразить наслаждение, которое он испытывает.
Прошло почти уж полгода, а он все не мог поверить своему счастью. Не мог поверить, что встречается с такой изумительной американской девушкой. Теперь у него было две жизни, вторая – в ее голове. И едва ли не каждую минуту он испытывал страх, что Мэри поймет, как сильно она ошиблась.
– Ты замечательно выглядел бы, осыпанный звездами, – сказала она, однако по тону ее Константин понял, что эта тема ей уже наскучила.
Когда голос Мэри понижался, а руки лениво вспархивали к волосам, это означало, что разговор стал ей неинтересным, хоть она и могла продолжать его, не вслушиваясь в то, что говорит. Константин никогда еще не встречал человека такого стойкого и так легко впадающегося в скуку.
Чтобы вернуть ее назад, он спрыгнул с качалки, подошел к перилам. И теперь смотрел вместе с Мэри на задний дворик ее родителей, на сарайчик, в котором ее отец держал инструменты, на безумную россыпь звезд.
– Если кто и выглядит замечательно, так это ты, – прошептал он.
– О, я ничего себе, – отозвалась, не взглянув на него, Мэри. Тон ее все еще оставался ленивым, сонным. – А вот ты – настоящий красавец и знаешь это. Одна девочка из школы на днях спросила, не боязно ли мне встречаться с таким красивым мужчиной. Она считает, что с нашими домашними увальнями как-то спокойней.
– Так я и есть домашний, – сказал он.
Вот тут она повернулась, чтобы взглянуть на него, и Константин удивился, увидев на ее щеках румянец гнева.
– Не жеманничай, – сказала она. – Мужчине это не к лицу.
Опять он сказал что-то не то. Он решил, что Мэри говорит о мужчинах, которым хочется обзавестись домом, семьей. Он неизменно старался выглядеть в ее глазах человеком, обладающим качествами, которые ей больше всего по душе.
– Я не… – начал он. – Я только хотел…
Она провела пальцами по его груди:
– Не обращай внимания. Я немного дерганая сегодня и не без причины. У меня от таких звезд всегда ум за разум заходит.
– Да, – сказал он. – Звезды очень красивые.
Мэри отняла пальцы от его груди, снова повернулась лицом к двору и начала наматывать на палец прядь своих волос. Константин смотрел на этот палец, томясь сжимавшим ему горло в комок желанием.
– Только зря они тратят свой свет на Ньюарк, – сказала Мэри. – Посмотри на них, сверкают что есть мочи. Грустно это, тебе не кажется?
Ньюарк Константину как раз и нравился. Нравились его горделиво уходившие в небо дымовые трубы, простая, домашняя понятность прямоугольных кирпичных зданий. Но он понимал: Мэри хочет услышать от него слова презрения к этим заурядным красотам, которые и полюбились-то ему лишь благодаря знакомству с ней.
– Грустно, – согласился он. – Да, это очень грустно.
– Ах, Кон, как я устала от… Не знаю. От всего.
– Устала от всего? – повторил он.
Мэри рассмеялась и в смехе этом Константин услышал отзвук издевки. Временами он говорил что-то, представлявшееся ей смешным, а почему, Константин понять был не способен. Ему нередко казалось, что самые простые утверждения его или вопросы словно доказывают справедливость какой-то горькой шутки, одной только Мэри и известной.
– Ну, от школы. Совершенно не понимаю, зачем мне история с геометрией. Я хочу работать, как ты.
– Работать в бригаде строителей? – удивился он.
– Да нет, глупыш. Но я же могла бы работать в офисе. Или в одежном магазине.
– Ты должна окончить школу.
– Не понимаю зачем. Учеба мне не дается.
– Тебе все дается, – ответил он. – Все, что ты делаешь.
Она намотала прядь на палец потуже. Опять рассердилась. Разве с ней заранее угадаешь? Временами лесть приходилась кстати. А временами Мэри отбрасывала ее, точно пригоршню камушков.
– Я знаю, ты считаешь меня совершенством, – низким голосом произнесла она. – Ну так я не такая. И тебе, и моему отцу пора бы понять это.
– Я понимаю, что ты не совершенна, – сказал он и сразу сообразил, что голос его звучит неправильно – неискренне, слишком молодо, с каким-то виноватым попискиванием. И поспешил добавить в него нотки пониже: – Просто я люблю тебя.
А это утверждение – оно тоже часть безмерной, недоступной его разумению шутки?
Похоже, что нет, – Мэри не засмеялась.
– Мы оба повторяем это и повторяем. – Она по-прежнему вглядывалась в двор. – Люблю, люблю, люблю. Откуда ты знаешь, Кон, что любишь меня?
– Я знаю любовь, – сказал он. – Я думаю о тебе. Все, что я делаю, – для тебя.
– А если я скажу, что иногда не вспоминаю о тебе по несколько часов?
Он не ответил. Какой-то зверек, кошка или опоссум, тихо рылся в одном из мусорных баков.
– Это не значит, что ты мне безразличен, – продолжала Мэри. – Небезразличен, очень. Может быть, я просто пустышка. Но разве любовь не должна изменять все-все? А я остаюсь такой, какой была всегда. По-прежнему просыпаюсь утром и думаю: ну вот, нужно прожить еще один день.
Уши Константина наполнил отдающийся эхом океанский гул. Неужели сейчас это и произойдет? Неужели она скажет, что лучше им какое-то время не встречаться? И чтобы остановить время, наполнить чем-то воздух, он сказал:
– Я могу увезти тебя, куда ты захочешь. Сейчас я помощник бригадира, но скоро узнаю достаточно для того, чтобы получить другую работу.
Она повернула к нему посветлевшее лицо.
– Я хочу лучшей, чем эта, жизни, – сказала она. – Я не такая уж и жадная, честное слово, просто…
Взгляд ее оторвался от лица Константина, пробежался по веранде, на которой они стояли. И Константин увидел эту веранду глазами Мэри. Ржавая качалка, картонный ящик с молочными бутылками, глиняный горшочек с чахлой геранью. Константин сознавал, что внутри дома перемещаются ее родители и братья и у каждого множество собственных поводов для недовольства. Отец Мэри отравлен фабричной пылью. Мать живет среди руин красоты, которая, как она наверняка полагала когда-то, сможет перенести ее в другую, лучшую жизнь. Бездельник Джоуи, брат Мэри, все еще ищет, где лучше, повинуясь слепому инстинкту, – словно рыба, ищущая, где глубже.
Константин сжал ладошку Мэри в своей.
– Все будет, – сказал он. – Да. Все, чего ты хочешь, случится.
– Ты правда так думаешь?
– Да. Да, я в этом уверен.
Она закрыла глаза. В этот миг никакая шутка ему не грозила, и он понял, что может поцеловать Мэри.
1958
Мэри, сооружавшая, следуя напечатанным в журнале указаниям, пасхальный торт, коему надлежало придать обличие кролика, вырезала хвост и уши зверька из желтоватого коржа, круглого и безмятежно невинного, точно луна в окошке детской. В работу эту она ушла с головой. Прикованные к тесту глаза потемнели, губы сжимали высунувшийся наружу кончик языка. Она вырезала одно совершенное по форме ухо и принялась за второе, когда в лодыжку ей ткнулась лбом Зои, ее младшенькая. Мэри ахнула и на втором ухе появилась округлая дырка размером с ноготь большого пальца.
– Черт, – прошептала она.
Прежде чем Зои налетела на нее, Мэри владело только одно желание: вырезать из свежеиспеченного коржа безупречно симметричное ухо. И вся она была воплощением этого желания и ничем больше.
Она взглянула на Зои, сидевшую на корточках у ее ног, поскуливая и шлепая ладошками по крапчатому линолеуму. Что сейчас произойдет, Мэри знала. Зои того и гляди накроет с головой волна недовольства, из-под которой ее никакими утешениями не вытянешь. Зои была самым странным на свете ребенком, запертой шкатулкой, и ни доброта, ни раздражение, ни лакомые кусочки проникнуть внутрь нее Мэри не позволяли. Понять Сюьзен и Билли было проще – они-то плакали только от голода или усталости. Даже при самых худших их вспышках недовольства они поглядывали на Мэри просительно, словно говоря: дай мне хоть что-нибудь, любой повод снова прийти в себя. Их легко было утешить игрушкой или пирожком. А Зои встречала свои несчастья с раскрытыми объятьями. Она могла на целый час, если не больше, распсиховаться без сколько-нибудь понятной причины – к чему сейчас дело и шло. Мэри чувствовала приближение этой беды, точно так же, как мать самой Мэри чувствовала, если можно верить ее словам, приближение ненастной или ясной погоды. Чувствовала просто-напросто суставами. На разделочном столе перед Мэри были разложены коржи, кокосовая глазурь, мармеладки, лакричная стружка. Окинув все это взглядом, она опустила глаза на обозленное дитя, готовое вот-вот впасть в отчаяние – с чувственным, безнадежным наслаждением, с каким после очередного тяжелого дня падает в кровать взрослая женщина.
– Кон! – позвала Мэри.
– Да? – ответил он с заднего двора.
– Кон, тут малышка места себе не находит. Побудь с ней пару минут, пока я тут закончу, ладно?
Она ждала в тишине, растянувшейся на три удара сердца, когда Кон с влажным хлюпаньем втянет в грудь воздух, пытаясь придумать причину для отказа. Ждала и наконец услышала:
– Ладно. Сейчас приду.
Мэри поправила неровно лежавший на пластиковой столешнице нож.
– Все хорошо, моя сладкая, – сказала она Зои. – Папа вынесет тебя во двор, ты поиграешь со Сьюзи и Билли. Ты слишком долго просидела в этих старых стенах, верно?
Константин со стуком распахнул затянутую железной сеткой дверь.
– Она тебе и вправду мешает?
Мэри, глубоко вздохнув, повернулась к нему. Постаралась, чтобы голос ее прозвучал весело.
– Привет, милый. Я тут тружусь над своим шедевром и, чтобы он получился, мне нужно немножко тишины и покоя. Так что будь ангелом, ладно?
И она, коснувшись пальцами волос, рассмеялась, негромко и смущенно. Теперь Мэри целиком отдалась демонстрации своих достойных качеств – как только что отдавалась изготовлению торта.
Константин чмокнул ее в щеку, погладил по плечу.
– А у тебя что-то не маленькое получается, верно? – сказал он.
– Большое-пребольшое, – радостно ответила Мэри.
Зои продолжала лупить ладошками по линолеуму. Константин обратился к ней:
– Ну что, поиграешь немножко с братиком и сестричкой? А? Хочешь поскандалить, пошли во двор, а мама пусть отдохнет, хорошо?
Он наклонился, чтобы подхватить малышку, а когда поднял ее на руки, Мэри ощутила дуновение его запаха: влажного, смешанного с ароматами дезодоранта и одеколона, которым он начал недавно пользоваться, – странноватое сочетание сладости и рассола.
– Ты святой, – сказала она.
Константин подбрасывал малышку на руках.
– Как у тебя дело-то подвигается?
– Хорошо, – ответила Мэри. – Просто отлично.
Она склонилась над тортом, заслонив его собою от мужа. И с удивлением поняла: ей почему-то не хочется, чтобы он увидел поврежденное ухо, – и ведь знает же, муж никакого повреждения не заметит, а и заметит, так сочтет пустяком.
– Сюрприз нам готовишь?
– Угум. Ладно, ребятки, вы идите, поиграйте.
– Хорошо. Пошли, Зо, посмотрим, до чего доигрались твои братик с сестричкой. Попробуем их малость вразумить.
Он ушел, унеся малышку, и неминуемый приступ нытья ее был, по крайней мере, на какое-то время отсрочен. Мэри подождала, когда, вздохнув, закроется дверь, а затем с облегчением, почти осязаемым – словно какие-то крошечные клапаны открылись в животе ее и в груди, – снова взялась за торт. Даром художницы не обладала, но считала себя способной понять артистическую натуру. Она знала, что такое сосредоточенность и настоятельная, почти физическая потребность во времени, простом, ничем не замутненном времени, которое можно отдать работе. Иногда она не ложилась спать до глубокой ночи, потому что шила, или пекла, или вырезала что-нибудь из тыквы, или плела венки из сосновых веток. Однако времени ей вечно не хватало и денег тоже. Едва ли не каждый день, когда дети принимались вдруг плакать, ссориться, липнуть к ней, она чувствовала, что ей недостает дыхания, – казалось, что само неупорядоченное течение времени высасывает из нее воздух. Она пыталась, к примеру, завязать шнурки или еще раз перечесть любимую книжку, а на нее вдруг нападало головокружение или жуткая зевота. Сейчас, пока Константин и трое детей ждали, когда она закончит свою работу, Мэри могла наконец вздохнуть спокойно и вырезать из коржа второе кроличье ухо. Она подняла оба уха, приложила под залихватскими углами к круглой кроличьей голове. Да, совсем как на картинке в журнале. А дырку на краешке уха можно будет заполнить глазурью.
Близились сумерки. Тыльные стены стоявших вплотную одноквартирных домов облил красочный свет, столь мирный, что даже этот скромный квартал города Элизабет казался одухотворенным и совершенно пустым, подобным священному городу мертвых. Косые лучи солнца ложились на аккуратные задние дворики, вытягивая длинные тени из детских качелей и алюминиевых лужаечных стульев. На одной из веранд уже зажгли лампу, бледно желтевшую на фоне тающей синевы неба, на трех лужайках включили брызгалки, и в холодеющем воздухе повисли арочные водяные бусы.
Что же, хотя бы до этих мест Константину добраться удалось. Он перешел в другую бригаду, стал получать в неделю немного больше и этих денег хватило на покупку домика с тремя спальнями наверху и мизерным задним двориком. Соседство тут было паршивое, все больше цветные с латиносами, однако в мгновения, подобные этому, даже дурное соседство порой представлялось частью большого замысла, устремленного в просторное, поместительное будущее.
Последний луч солнца скрылся, замеченный лишь Константином, за бумажной фабрикой. Сьюзен сидела на земле, играя с Билли в сложную игру, ею же и придуманную, что-то такое с игральными костями, несколькими плюшевыми зверушками и крохотными пластмассовыми отелями, позаимствованными из “Монополии”. Внимание Билли то и дело убредало куда-то, и Сьюзен, вспыльчивой, что твоя нянька, приходилось возвращать его назад. Константин знал: скоро она в праведном негодовании отвесит брату оплеуху, ибо мальчишкой он был бестолковым, вечно на что-то отвлекался. Иногда Билли утрачивал всякую связь с реальностью и таращился в тупой зачарованности на какое-нибудь насекомое, опавший лист или просто пустое место, оказавшееся у него перед глазами. Константин с Зои на руках описывал по дворику круги, шепча ей всякую бессмыслицу – то был единственный известный ему способ успокоить дочь, когда ее одолевало непонятное недовольство. В недолгом приступе ностальгии Константин настоял на том, чтобы дочь назвали Зои, в честь его бабушки. И теперь жалел об этом. Мэри предпочитала имена американские: Джоан, Патриция. И теперь, когда обнаружилось, что нравом Зои обладает сумрачным, что ее одолевают не поддающиеся расшифровке горести, Константин гадал, не обрек ли он дочь – всего лишь таким пустяком, как имя, – на жизнь чужестранки.
Солнце село окончательно, и он решил отправить старших детей под крышу, пока их ссора не набрала полную силу. Зои была неспокойна, но пока управляема. Если ему удастся вернуть всех в дом, они снова окажутся во владениях Мэри, с ее более четко очерченной властью умиротворять и править. И он сказал Сьюзен и Билли: “Пойдемте, дети, уже темнеет”. Они попросили дать им еще пять минут и получили отказ. Константин помог им собрать отельчики, согласившись на то, что они закончат игру в гостиной. И когда он загнал через заднюю дверь детей в кухню, Мэри подняла на них взгляд и удивленный, и досадливый. Она покрывала торт глазурью.
– Уже вернулись?
– Солнце село, – сказал Константин. – Там для них холодновато становится.
Мэри, зевнув, покивала, и возобновила работу. Константин прошел за Сьюзен и Билли в гостиную, опустил Зои на пол, отчего она сразу же заревела, помог в должном порядке расставить отельчики по зеленому ворсистому ковру, на котором они не столько стояли, сколько падали.
– Тут же невозможно играть, – заявила Сьюзен.
– Я вообще эту игру ненавижу, – прибавил Билли.
– Играйте, – сказал Константин. – И чтобы без ссор. Через пару минут будем ужинать.
Он снова взял Зои на руки, объяснил ей, что все хорошо, что она – его маленькая девочка, ангел, посланный небесами, но Зои продолжала реветь. И Константин понес ее на кухню.
– Ужин скоро? – спросил он.
– Ужин? – переспросила Мэри. – А что, уже больше шести?
– Шесть сорок пять. Ребятишки начинают капризничать.
Она снова зевнула и ухватилась за край стойки – так, точно линолеум поплыл у нее под ногами. Перед ней возвышался торт, очень похожий на кролика, с изображавшей мех белой кокосовой глазурью.
– Как красиво, – сказал Константин, подбрасывая на руках подвывающую дочку. – Посмотри, Зои. Посмотри, моя сладкая. Зайчик.
Мэри разгладила лопаточкой глазурь и смерила Константина холодным взглядом. Он опять совершил непонятную, непредсказуемую ошибку.
– Дети проголодались.
– В морозилке есть рыбные палочки и картофельные блинчики, – сказала Мэри. – Может, поможешь мне немного. Включишь духовку, достанешь что следует из морозилки. – И она, снова пройдясь лопаточкой по глазури, добавила: – Завтра Пасха, Константин. Приедет вся моя родня. У меня дел невпроворот.
Лицо Константина вспыхнуло. Нет, ссориться с ней он не будет. Он будет думать о любви, о планах на будущее, о скромном совершенстве вот этого торта. Он прижал к себе ревущую Зои, прошептал ей на ухо какую-то чепуху. И не произнеся ни слова, включил духовку, достал из морозилки яркие пакетики, выложил их на кухонную стойку – так мягко, точно боялся, что они рассыплются. А после того, как дети поели и их уложили спать, стал помогать Мэри с заполнением стоявших на обеденном столе пасхальных корзиночек, сплетенных из рафии и стеблей лаванды, – ссыпал в них пригоршни зеленого пластмассового сена, а Мэри раскладывала по нему конфеты и маленькие игрушки.
– Мне еще нужно закончить малышкино пасхальное платье, – сказала она. – И яйца по дому попрятать, чтобы дети их завтра искали.
– Да, – сказал он. – Конечно.
– Все так дорого, – вздохнула Мэри. – Ты даже не поверишь, если я скажу тебе, сколько все это стоит.
Константин натужно сглотнул, наполнил сеном еще одну корзиночку. Ну почему Мэри никак не может понять, откуда берутся их деньги? Она вышла на кухню, принесла кролика, поставила его на середину стола, окинула, склонив голову набок, критическим взглядом. Две круглых, красных мармеладины вместо глаз, черная овальная вместо носа и лакричные усы. На глаза Константина навернулись слезы. Чудо. Этого кролика вполне могла изготовить одна из пекарен, стоящих в центре города, – хоть та, огромная, белая, с поблескивающей черепицей, горами засахаренных фруктов на серебряных подносах и неприметными дымоходами, выдыхающими ароматы, густые и сладкие, как сама надежда.
– Надо было мне попросить Джоуи и Элеанор привезти что-нибудь, – сказала Мэри. – Они не намного беднее нас. Кон, ты бы подстилал на донышки корзинок газету, тогда не будет казаться, что мы поскупились на сено.
– Ладно.
Мэри снова вздохнула, и на этот раз вздох получился у нее затяжным, сухим и усталым, странно старческим для женщины двадцати шести лет.
– Вот и Пасха, – сказала она.
Константин кивнул. Американская Пасха. Греческой ждать еще три недели – впрочем, он знал, что Мэри не любит упоминаний об этом. Она при всяком удобном случае говорила: “Мы американцы, Кон. Америка-нцы.” А мать Мэри, перебравшаяся, чтобы дети ее стали гражданами США, из Палермо в Нью-Джерси, что ни день поднимает на своем переднем дворе, бок о бок с пластмассовой скорбящей Мадонной, американский флаг.
– Я так устала, – продолжала Мэри. – Вроде бы и праздник, все должны веселиться, а я ничего, кроме усталости, не ощущаю.
– Ты слишком много работаешь, – сказал он. – Нужно и отдыхать хоть чуть-чуть.
– Я делаю то, что обязана делать, – ответила она. – Разве не так?
Корзинки были уже почти наполнены, когда в столовой вдруг появился Билли, одетый в пижаму с ковбоями. Мэри настояла на том, чтобы детские пижамки покупались в универмаге “Мейси”, сколько бы они там ни стоили. Босой Билли стоял в проеме двери, и, когда Мэри его увидела, на лице ее, отметил Константин, появилось выражение немой, улыбающейся паники. Скрыть от мальчишки корзинки никакой возможности не было. Константин услышал, как Мэри прерывисто втянула в себя воздух.
– Что такое, милый? – спросила она.
– Чего это вы тут делаете? – поинтересовался Билли.
– Да ничего, милый, – ответила Мэри. Она подошла к сыну, опустилась перед ним на колени, заслонив от него столовую. – Просто сидим. В чем дело? Приснилось что-нибудь?
Билли тянул шею, пытаясь заглянуть за плечо матери. Константин чувствовал, как в горле его образуется жесткий катышек гнева.
– Возвращайся в постель, – сказал он.
– А вон там что? – спросил Билли. – Наши пасхальные корзинки?
Константин очень старался не давать воли гневу. Это мой малыш, говорил он себе. Мой мальчик, он любознателен, только и всего. Однако другой голос, лишь отчасти принадлежавший ему, поносил неестественную малорослость мальчишки, его проявлявшуюся все чаще склонность к нытью. Эти новые традиции, посещения дома бородатыми святыми, феями и кроликами, они так важны, так бесценны. Их следует оберегать, и как можно усерднее.
– Нет, милый, – веселым, тоненьким голосом ответила Мэри. – Понимаешь, к нам сюда забегал Пасхальный Кролик, да только он забыл кое-что с собой прихватить. У него так много дел этой ночью. Корзиночки-то он нам оставил, но велел до его возвращения никому их не показывать, ни в коем случае.
– А я хочу посмотреть, – сказал Билли, и катыш в горле Константина затвердел еще сильнее. Это его единственный сын. Ему пять лет, у него тощая шея и писклявый, просящий голос.
– Назад в постель, – велел Константин. Билли взглянул на него с выражением и трусливым, и непокорным сразу.
– Я хочу посмотреть, – повторил он, словно решив, что родители не поняли простоты и логичности его требования.
Константин встал. Страх, пронесшийся по лицу сына, лишь сильнее сдавил отцу горло. Мэри, положив ладони на костлявые плечи Билли, лепетала:
– Иди, мой сладкий. Тебе сейчас снится дурной сон, утром ты о нем и не вспомнишь.
– Нет! – взвизгнул Билли, и вот тут-то Константин на него и набросился. Он оторвал мальчишку от пола, попутно поразившись тому, как мало тот весит. Как мешок с хворостом.
– В постель, – приказал Константин. Быть может, он и совладал бы с собой – если бы Билли остался вызывающе непокорным. Но Билли заплакал, и Константин, еще не успевший решить, что ему делать, начал трясти мальчишку, повторяя:
– Заткнись. Заткнись и возвращайся в постель.
– Кон, перестань, – сказала Мэри. – Перестань. Дай его мне.
Голос ее доносился откуда-то издали. Константин в самозабвенном гневе, сознавая с яростной ясностью, что он творит, тряс и тряс Билли, пока лицо мальчика не исказилось и не расплылось перед его глазами.
– О господи, – пролепетала Мэри. – Перестань, Кон. Пожалуйста.
– В постель, – крикнул Константин. Он грубо опустил Билли на пол, и мальчик тут же упал – так, точно у него растаяли кости. Мэри бросилась к сыну, но Константин преградил ей дорогу. Он рывком поднял Билли и развернул его лицом к лестнице.
– Пшел! – рявкнул он и хлопнул сына по заду с силой, заставившей мальчика пробежаться, спотыкаясь, до середины гостиной, а там повалиться снова, подвывая, хватая ртом воздух. Константин, отпрянув назад, ударился бедром о стол, одно из раскрашенных Мэри яиц, прозрачно голубое, покатилось, вихляясь, по полированной столешнице. Мэри замерла. Он увидел упавшую на ее лицо тень. Потом она подбежала к Билли и прикрыла его своим телом. Яйцо помедлило на краю стола. И упало.
Майкл Каннингем
Майкл Каннингем — современный американский писатель. Лауреат Пулитцеровской премии 1999 года.
Родился 6 ноября 1952 года в Цинциннати, штат Огайо. Детство будущего писателя проходит в Калифорнии. В 1975 году Каннингем получает степень бакалавра по английской литературе в Стэнфордском университете, а через пять лет он заканчивает магистратуру Университета Айовы. Печататься Каннингем начинает с конца 1970-х, его рассказы появляются на страницах известных американских литературных журналах (The New Yorker, Atlantic Monthly, Paris Review). В 1989 году новелла Каннингема «Белый ангел» (White Angel) попадает в ежегодный сборник лучших американских рассказов.
«Golden States» — первая книга начинающего автора, повествующая о двенадцатилетнем мальчишке из Южной Калифорнии и его семье, прошла незамеченной. Но после опубликованного в 1990 году романа «Дом на краю света» имя Майкла Каннингема становится известным. Самая же популярная и нашумевшая книга писателя, «Часы», выходит в 1998 году и рассказывает об одном дне из жизни трёх женщин, знаменитой английской романистки Вирджинии Вулф, домохозяйки Лоры Браун из Лос-Анджелеса 1950-х и современной нью-йоркской феминистки Клариссы Воган, чьи судьбы причудливо связаны с книгой Вулф «Миссис Дэллоуэй». Роман «Часы» приносит Каннингему Пулитцеровскую премию 1999 года. В 2002 году его с успехом экранизирует британский кинорежиссёр Стивен Долдри, главные роли в одноимённом фильме исполняют Николь Кидман (премия «Оскар»), Джулианна Мур и Мерил Стрип. Самого Каннингема можно увидеть в камео — в роли прохожего около цветочного магазина, где героиня Стрип покупает букет.
В 2005 году в продаже появляется пятый роман Каннингема — «Избранные дни». Книга состоит из трёх разножанровых частей, связанных общим местом действия — Нью-Йорком, набором персонажей (мужчина, женщина, мальчик) и фигурой американского поэта Уолта Уитмена. Первая часть представляет собой мистическую историю из эпохи промышленной революции, вторая — триллер о Нью-Йорке после террористической атаки 11 сентября, наконец, события заключительной новеллы происходят в постапокалиптическом будущем.
Перу писателя принадлежат два сценария — к экранизации собственной книги «A Home at the End of the World» (2004, реж. Майкл Майер), а также к «Evening» (2007, реж. Лайош Колтаи), экранизации романа Сьюзен Мино.
В том же 1999 году, помимо Пулитцеровской премии, Каннингемом были получены PEN/Faulkner Award и GLBT Book Award.
Майкл Каннигем — открытый гей, живущий в партнерстве много лет. Но он не позиционирует себя как гей-писателя. Проживает в Нью-Йорке.
Рассказ: Майкл Каннингем «Её волосы» | Книги
Модернизированные сказки — одна из примет нашего времени. Рецепт прост: берётся классическая история Андерсона, Перро или братьев Гримм и вперёд! Твори, выдумывай, пробуй! Другое дело — не у всех получается.
У Майкла Каннингема, обладателя Пулитцеровской премии и одного из ведущих американских мастеров постмодернизма, получилось. Подробнее о книге можно прочитать здесь.
С разрешения издательства АСТ мы публикуем рассказ «Её волосы» из сборника Майкла Каннингема (в переводе Дмитрия Карельского).
Где купить?
После того, как колдунья обо всём прознала…
после того, как обрезала Рапунцель косы…
после того, как принц, свалившись с башни, угодил в терновый куст и там выколол себе глаза…
Он сел в седло и пустился на поиски. С собой он никого не взял, только лошадь.
Он стучался в тысячу дверей. Проезжая по деревенским улицам и полевым просёлкам, он выкликал её имя. Имя было довольно странным, отчего попадавшиеся на пути селяне думали, что принц не в своём уме. Никому в голову не приходило, что так на самом деле могут кого-то звать.
Одни пытались ему помочь: Там впереди река, смотрите не свалитесь с обрыва. Другие кидали в него камни и стегали его лошадь кнутом по тощим бокам.
Он нигде не останавливался. Он искал целый год.
Пока наконец не нашёл её…
он нашёл её в хижине посреди пустыни, куда отослала её колдунья…
она там жила совсем одна, сквозь занавески к ней в хижину залетали пыльные вихри и лезли жирные чёрные мухи…
Она узнала его, едва открыв дверь, хотя узнать его было почти невозможно — лицо землистое, обветренное, одеяния изорваны в клочья.
На месте глаз у него были пустые чёрные впадины размером с вороново яйцо.
— Рапунцель, — произнёс он то единственное слово, что повторял у тысячи порогов.
В ответ его, опустившегося и полоумного на вид, гнали прочь, где-то грубо, а где-то по-доброму. Удивительно тонкая грань, как узнал он на своём опыте, отделяет принца, отправившегося на поиски суженой, от никчёмного слепого бродяги, у которого нет ничего за душой, кроме одного малопонятного слова.
Он познал погружение в зловонную тьму — тот, который лишь годом раньше с царственным блеском, неукротимый и отважный, взбирался по золотым косам на высокую башню.
Когда по растрескавшимся доскам он приблизился наконец к самому её порогу, когда стоял у её двери и чувствовал, что в доме кто-то есть…
когда она потянулась к его покрытой струпьями, кровоточащей руке, он узнал её пальцы за мгновение до того, как они его коснулись, — так собака за квартал чует приближение хозяина.
Он испустил животный стон, который мог с равным успехом выражать как исступлённый восторг, так и непереносимую боль, а то и, будь такое возможно, одно и другое вместе.
Заплакать он не мог. У него не было нужного для этого органа.
Прежде чем ехать с ним в замок, Рапунцель извинилась и быстренько вернулась в хижину забрать из комода свои косы — все эти годы она хранила их там, заботливо завернув в тряпицу, как фамильное серебро.
Она ни разу не разворачивала их с тех самых пор, как колдунья поселила её в этой хижине.
Что если они потускнели…
что если в них гнездились мыши…
что если они теперь выглядят… неживыми…
как экспонат бедного захолустного музея…
Но нет, всё с ними в порядке — светло-золотистые косы двадцати футов длиной лучатся здоровьем и силой, лоснятся, как ухоженная домашняя кошка.
Она тихонько положила их в дорожную суму.
И вот они живут в замке. Каждую ночь принц ложится рядом с ней и ласкает её волосы — она их держит в специальном ящике у изголовья…
моет и умащает ароматами…
а в ожидании принца тайком достаёт и кладёт на кровать.
Он прижимается лицом к её волосам. Иногда ей становится странно, что он не спрашивает, откуда у неё такие косы. Он же видел, что колдунья их обрезала. Не думает же он, что они всего за год успели снова отрасти?
И тем не менее, укутав локонами безглазое лицо, он издаёт (со временем, впрочем, всё реже и реже) тот душераздирающий стон, вопль обретения и утраты, робкий, как попискивание котёнка, и громкий, как рык леопарда.
Он то ли забыл, то ли предпочитает не вспоминать. Поэтому она и не говорит ему, что волосы отдельно от неё…
не говорит, что они больше не живые…
не говорит, что они лишь воспоминание о прошлом, которое она целым и невредимым хранит для него в настоящем.
Да и надо ли ему самому об этом знать?
О сборнике
19.03.2017
Отличный сборник, который читается на одном дыхании. Великолепный стиль, живые персонажи и вечная тема любви — сервировано для любителей постмодернизма.
| Майкл Каннингем | |
|---|---|
| Michael Cunningham | |
 | |
| Дата рождения | 6 ноября 1952(1952-11-06)[1][2][…](67 лет) |
| Место рождения | Цинциннати, Огайо |
| Гражданство (подданство) |
|
| Род деятельности | прозаик, педагог |
| Годы творчества | 1984 — наст. время |
| Направление | постмодернизм |
| Жанр | роман |
| Язык произведений | английский[4] |
| Премии | Пулитцера (1999) |
| Награды | Стипендия Гуггенхайма Премия «Лямбда»[d] |
| michaelcunninghamwriter.com | |
 Медиафайлы на Викискладе | |
 Цитаты в Викицитатнике | |
США