Тайны трагического романа Марлен Дитрих и Эриха Марии Ремарка
Успешный, галантный, богатый Эрих Мария Ремарк славился своими произведениями, любовью к женщинам и страстью к алкоголю. Внимания знаменитого писателя добивались самые красивые девушки Голливуда, но свое сердце Эрих Ремарк отдал только одной, которую называл Пумой.
Эрих Мария Ремарк родился в 1898 году в семье ремесленника, в гимназию сына переплетчика, конечно, не взяли. Но родители мечтали дать Эриху образование, поэтому мальчика определили в католическое педагогическое училище.
Многие часы подросток посвящал чтению, а в 17 лет и сам вступил в литературный «Кружок мечтаний», которым руководил местный поэт – бывший маляр. В 18 лет Ремарка призвали в армию. На фронт вояка не попал, но отличился: раненный в руку, ногу и шею, принес в госпиталь смертельно раненного товарища. Никаких наград за свой подвиг солдат не получил, но, вернувшись домой, носил форму лейтенанта, «железный крест» и возглавил союз студентов – ветеранов войны. После обучения Ремарк начал работать учителем в деревенской школе.
В свободное время Эрих рисовал, играл на рояле, сочинил и издал за свой счет первую повесть. Будущий писатель обожал богемную жизнь, увлекался женщинами, причем не только порядочными, и изрядно пил. К 27 годам свободный молодой человек добрался до Берлина и чуть не женился на дочери издателя журнала «Спорт в иллюстрациях». Свадьба не состоялась, потому что родители невесты не хотели пускать в семью провинциала, сына ремесленника. Однако Ремарк переживал недолго и, получив в журнале место редактора, сделал предложение танцовщице Ютте Замбона.
Большеглазая, худенькая, она привлекла его не только красотой и грациозностью, но и беспомощностью. Ведь девушка болела туберкулезом. Супружеская пара часто посещала концерты, театры, модные рестораны. Ремарк хотел избавиться от своего провинциального прошлого и даже уговорил обедневшего аристократа усыновить его и дать новоиспеченному сыну баронский титул. Услугу бывший дворянин оценил в 500 марок. Щеголь и повеса Ремарк обожал женское общество, даже часть романа о войне «На Западном фронте без перемен» он написал в квартире безработной в то время актрисы Лени Рифеншталь.
Книга принесла Ремарку деньги, он стал коллекционировать живопись импрессионистов и ковры. Но продолжал пить и ухлестывать за женщинами. Ютта не уступала мужу и тоже изменяла ему. Такая жизнь обоим надоела, и они расстались. Эрих купил виллу в Швейцарии и перевез туда свою коллекцию. А через три года к власти в Германии пришел Гитлер, и Ремарку пришлось быстро убираться из города. Его роман «На Западном фронте без перемен» жгли на всех улицах Берлина, а Эриха лишили немецкого гражданства.
Эти события привели писателя к нервному срыву на вилле в Швейцарии, он жаловался, что его мучают больные легкие и нервная экзема. Однако по-прежнему крепко прикладывался к бутылке. А в 1938 году Ремарк услышал крик о помощи – бывшая жена Ютта мечтала выбраться из Германии и переехать в Швейцарию. Писатель отозвался и снова женился на Ютте. Хотя в его сердце была знаменитая кинозвезда
Ходили слухи, что голливудская звезда сожительствовала и с мужем, и с его любовницей. Удивительная женщина, которую Ремарк называл Пумой, свела его с ума. Она ничего не боялась, ее поведение было свободным, на глазах Эриха Марлен закрутила интрижку с богатой лесбиянкой из Америки. Дитрих помогла Ремарку получить визу в Америку, и он уехал в Голливуд. К Европе подбиралась война. Ремарк, полюбивший Марлен с первого взгляда, хотел на ней жениться. Пума закончила съемки в фильме «Дестри снова в седле» и призналась, что сделала аборт от партнера – актера Джимми Стюарта. Писателя ее сообщение ранило в самое сердце, но он смолчал о своей боли. А фашисты тем временем уже оккупировали Францию, и в Голливуд приехал Жан Габен, который сразу понравился Марлен. Он и стал ее следующим любовником, но оставлять в покое Эриха звезда не собиралась. А когда он привез в Америку свою коллекцию живописи и предметов искусства, красавица потребовала в подарок на день рождения одну из 22 картин Сезанна.
Ремарк нашел в себе силы отказать вероломной любимой. В любви писателю не везло, хотя он обладал всеми качествами завидного жениха. Красив, воспитан, богат. Он был популярен, его называли европейской знаменитостью, да и в Америке его имя уже было на устах. Пять его книг были экранизированы, и финансовые дела были превосходны. Женщины его обожали, среди них была и прославленная Грета Гарбо. Но манерные голливудские дивы с их фальшивой мишурой его не радовали. Он все чаще думал о судьбе сестры Элфриды Шольц. Ей было всего 43 года, когда по приговору фашистского суда ее обезглавили. На портниху донесла одна из клиенток.
«Элфрида говорила, что немецкие солдаты – пушечное мясо, Германия обречена на поражение и что она охотно влепила бы Гитлеру пулю в лоб». Писателю рассказали, что, вынося приговор, председатель суда сказал: «Ваш брат, к сожалению, скрылся. Зато вам от нас не уйти». В память о сестре Эрих начал писать роман «Искра жизни» – о нацистском концлагере.
Победу знаменитый европеец встретил в Нью-Йорке, позже он и Ютта получили гражданство США. Но Ремарка тянуло домой, в Швейцарию. Полувековой юбилей он встречал на своей вилле. У Ремарка началась депрессия. Психиатр выявил, что Ремарк не уверен в себе, склонен к мазохизму в отношениях с женщинами – эти чувства и вели его к неврастении. Но потом он встретил 40-летнюю Полетт Годдар, бывшую жену Чарли Чаплина.
Ясная, непосредственная, она спасла Эриха от горьких мыслей и самобичевания. Вместе с ней он поехал в Германию, где встретился с отцом, сестрой Эрной и ее се
Больше, чем любовь / Эрих Мария Ремарк и Марлен Дитрих / tvkultura.ru
О телеканале Контакты- ВГТРК
- ТВ
- Россия 1
- Россия 24
- Культура
- Россия-РТР
- Цифровое ТВ
- РАДИО
- Маяк
- Вести FM
- Радио России
- Радио Культура
- Новости
- Видео
- Передачи
- Телепрограмма
- Онлайн
- Все
- Документалистика
- ЭКСКЛЮЗИВ
- Образование
- Портреты
- Передачи
- Новости
- Интервью
- Кинофильмы
- Спектакли
- История
- Музыка
- Театр
- Кино
- Общество
- Изобразительное искусство
- Конкурс «Щелкунчик»
- Литература
- Наука
- Пресс-релизы телеканала
- Приглашаем на съемки
Больше, чем любовь Портреты
Обрывки жизни: Ремарк и Дитрих. Переписка. | Блогер Skarletty на сайте SPLETNIK.RU 30 декабря 2011
Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (начало 1946 г.) Марлен Дитрих в Париж [Штамп на бумаге: «Отель «Амбассадор»»] Я действительно хотел написать тебе, потому что чувствую, что ты в чем-то нуждаешься: в иллюзии, в призыве, в чьей-то выдумке, в нескольких императорских колокольчиках, хризантемах и крылышках бабочек в засохшем огороде гиперборейцев, среди которых ты живешь… …я собирался, я садился за стол, я пытался начать, я взывал к прошлому, — и не получал никакого ответа. Да, что-то такое было — иногда! — но смутное, неуловимое, словно дуновение от взмаха голубиного крыла, на какие-то мгновенья надо мной с нежностью склонялось обличье из серебристого небесного полумрака, но стоило только протянуть руку, чтобы коснуться, чтобы удержать, чтобы расспросить… …как оно распадалось, беззвучно и как бы призрачно: не успев засветиться, оно превращалось в серую безжизненную ткань, в ломкий трут, в пыль, быстро растекающуюся по сторонам, а вместо него появлялись тривиальные картинки из идиотской голливудской жизни, слышался жестяной смех — и делалось стыдно. Но ведь этого не может быть! Ведь не может быть, чтобы ты и время с тобой, по крайней мере время в Париже (и на взморье?), выпали из моей жизни, как камешки. Должно же что-то остаться, не может быть, чтобы эти мрачные перемены в Голливуде все заглушили, все смешали, стерли и испоганили! Ты ведь была когда-то большой, осталась ты такой по сей день? Не могла же ты вся превратиться в невесту велосипедиста, должны же хоть где-нибудь витать воспоминания, и где Ника, где Пан и где пеаны, торжествующие хвалебные песни, звучавшие летом у моря, куда они подевались, отчего не слышно их эха, почему нет и нет ответа, ты до такой степени все разбила? Я этого не хотел. Я этого не хотел. Что нам теперь, стоять, как Рейнгарт и Элизабет из «Иммензее», и вопрошать: «Молодость наша — куда ты девалась?» Она пришла в упадок, в забвение, в негодность, поблекла и померкла, она разрушена — я говорю не о моей жизни. Моя сложилась хорошо, она отрешилась от лет голливудского позора, она обогатилась, и мечты осуществились, — я говорю о твоей доле прошлого, сделавшейся до ужаса нереальной, будто о ней я прочел однажды в ка-кой-то книжке. Ты не жила. Возможно, в этом все дело. Страшно становится при мысли, что ты не жила все эти последние годы, ты была так отброшена в мертвящую буржуазность, что в конце концов она начала представляться единственной реальностью, а все остальное чем-то самой для себя надуманным. Ты в этом не повинна. Вина на мне. Я в те времена забирался в мечтах чересчур высоко. Ты наверняка жила правильно, жила хорошо, как сама того хотела, как тебе подходило, иначе ты не осталась бы там, где была. Я хотел превратить тебя в нечто, чем ты не была. В этом-то, наверное, вся суть. Поэтому и нет ответа. Это никакая не критика. Это поиски причин того, почему из шепота прошлого удается слепить так мало. Ах, как бы я желал, чтобы этого было больше! Я так этого жаждал! Ведь то, чем мы обладали совместно, было куском нашей безвозвратно уходящей жизни; ты же бывала в садах Равика, и созвучие там было полным, и сладость была, и полдень, и неслышный гром любви. Мне бы лучше не отсылать это письмо. Мне не хочется тебя огорчать. Я не хочу вбрасывать в твою жизнь метеоры, не хочу зажигать факелов прошлого, не хочу тревог. Теперь я так мало знаю тебя. Сколько лет прошло! Альфред, которого я позвал, стоит рядом. Он хочет что-то сказать тебе. «Почему ты ушла? Было так хорошо». Я записал для тебя его слова. Лучше он сказать не может. Но он и не думает тебя упрекать. Он давно все понял. Просто он юноша сентиментальный и быстро забывать не умеет. Письма ты написала грустные. Надеюсь, их продиктовали мгновения, давно ушедшие. Бог сделал тебя такой, чтобы ты привносила восторг в жизнь других людей. Ты должна сохранить эту способность. Не сдавайся. Жизнь у нас всего одна, она коротка, и кое-кто пытался, причем нередко, отнять у нас ее толику. Есть еще годы, полные синевы, а конца нам никогда не увидеть. У тебя впереди работа, интересная, как я слышал, а мужества у тебя всегда было больше, чем у полка регулярной армии. Я от души желаю тебе, чтобы у тебя все сложилось так, как тебе хочется, — а если этого не будет тебе дано, ты его где-то все же найдешь. Альфред посылает тебе перо. Не от соколов Юсуфа — оно принадлежало одному голубю из Central Park. Это кое-что для полета, говорит он. Хорошо. Лети! Всегда, когда кому-то казалось, будто с нами покончено раз и навсегда, мы вдруг появлялись неизвестно откуда, целые и невредимые. И дерзкие. Если Кольпе на месте, привет ему. Он, наверное, иногда ужасно хохотал вместе с тобой! А засим прощаюсь. Примечания 1. Имеется в виду романтическая новелла «Иммензее» (1852) немецкого писателя Теодора Шторма (1817—1888). 2. Central Park (англ.) — Центральный парк в Нью-Йорке. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (после мая 1946 г.) Марлен Дитрих в Нью-Йорк Ангел, мне кажется, у тебя нет немецкого экземпляра нашей книги, поэтому я посылаю тебе вот этот. В нем полно опечаток, ошибок при наборе и т.д. Просто я не смог просмотреть еще раз машинописный текст. Не могу больше на это смотреть! Вот соберусь и приведу в порядок все, что мне не нравится… Обнимаю Р. Можешь ты устроить так, чтобы мы снова пообедали и посмеялись вместе? Если не выходит вечером, согласен и на ланч. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (декабрь 1947 г.) Марлен Дитрих Моя милая, тут слетелись, как голуби, письма и фотографии, и произошло нечто странное: я не знал, где ты. Где-то в этих стеклянных коробках, там, за океаном, но где — неизвестно. Адреса Кота у меня тоже не было, а спрашивать на месте боевых действий, в «Croyden Hotel», мне не хотелось. И тут я нашел самый простой выход: спросил Торберга. Вот почему я даю о себе знать только теперь. В это время, когда посреди южной зимы воздух сух, на небольших итальянских кладбищах в Тессине горят свечи, а на надгробных камнях лежат цветы и маленькие подарки, чтобы и мертвые порадовались Рождеству. Я часто проезжал мимо по вечерам, ветра не было, и ясные огоньки светились над увядшими цветами, и снова был 1937 год, и я всеми своими мыслями устремлялся далеко за моря, в те места, где ты сейчас, и которых я, к счастью, тогда не знал. Десять лет — как они отлетели! За окнами опять стоит синяя ясная ночь, сигналят автомобили, портье без конца подзывает свистками такси, и звуки при этом такие, будто в каменном лесу раскричались металлические птицы; Орион стоит совсем чужой за «Уолдорф Асторией», и только лампа на моем письменном столе светит мягко и по-домашнему. Мы больше нигде не дома, только в самих себе, а это частенько квартира сомнительная и со сквозняками. Ах, как все цвело! Ах, как цвело! Мы часто не понимали этого до конца. Но оно было, да, было, и похитители смогли из этого мало что отнять; они затуманили все и попытались развеять, — но голубь сильнее коршуна, а кротость вернее камнепада фактов; и даже если они тысячу раз вынут витражи из собора в Шартре, в конце концов те окажутся на месте… Беспокойное сердце, я желаю тебе всех благ; в эти дни, когда воспоминания воскресают и окружают тесным кольцом, глядя на меня своими грустными красивыми глазами, собственной сентиментальности стесняться не приходится. Да и когда вообще мы ее стеснялись? Никогда, пока дышишь и ощущаешь ее загадочные объятья, пока слышишь ее шепот и в силах еще отвратить медленное самоубийство жизни с ее картинами вне всякого времени. Ахеронтийские и аркадийские венки, ветер со Стикса и халкионическая буря — в одном целом! Всего тебе наилучшего, беспокойное сердце! Мы вне времени, и мы молоды, пока верим в это! Жизнь любит расточителей! Р. Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (лето 1948 г.) Марлен Дитрих Милая, я хотел было дать Коту телеграмму, но вдруг забыл ее нынешнюю фамилию, — называть ее по-прежнему «Мантон» было бы именно сейчас «почти что» оскорблением, — вот почему я посылаю ей письмо через тебя… Ах, милая, — никогда нельзя возвращаться! В прежние места, к ландшафтам — да, всегда, но к людям — никогда! Я здесь за 10 лет превратился в легенду, которую стареющие дамочки по дешевке, за десять пфеннигов, пытаются разогреть — омерзительно. А когда десять пфеннигов истрачены, они хотели бы, удовлетворенные, пойти спать — а ведь сколько еще золота на улицах. Ты — чистое золото! Небо в множестве звезд, озеро шумит. Давай никогда не умирать. Будь счастлива, а я пойду умру на ночь… Р. Марлен Дитрих из Нью-Йорка (22.09.1948) Эриху Мария Ремарку в Порто-Ронко Воскресенье 12 сентября 48 г. Мой милый, грустное воскресенье — солнце в Central Park сияет, как фиакр, по радио итальянские песни, а дома нет даже «утешения огорченных». Я много думаю о тебе. Часто вижусь с Торбергами и готовлю у них. А вообще нет никакой работы, и вот уже несколько дней как я не видела «бэби». Когда Мария уехала в Канаду, я две недели была совсем одна. Конечно, здесь сейчас ужасно пусто. обнимаю тебя тысячу раз Твоя пума. Эрих Мария Ремарк из Парижа (почтовый штемпель на обратной стороне конверта 13.10.1948) Марлен Дитрих в Нью-Йорк Отель «Плаза» Только мужчина, бесстрашно противостоящий своим воспоминаниям, способен невозмутимо, будучи при этом внутренне взволнованным, ступить в ту же комнату, в которую — в другой жизни! — в широком, свободном, колышущемся платье из тропических бабочек ворвалась однажды некая Диана из серебряных и аметистовых лесов, вся в запахах горизонтов, вся дышащая, живая и светящаяся. И вместо того, чтобы жаловаться, испытывая вселенскую ностальгию, он пьет старый коньяк, благословляет время и говорит, все это было! Скоро я вернусь, слышишь, похитительница детей, — нагруженный пережитым, как пчела нектаром… я сидел за каменным столом под акациями, не ведая забот, однако в глубокой задумчивости; все было правильно, и все было хорошо, и я часто передавал тебе приветы, и забывал тебя, и находил вновь, мир был открыт перед нами, и дни были калитками в разные сады, и теперь вот я возвращаюсь обратно… Марлен Дитрих из Нью-Йорка (13.11.1948) Эриху Мария Ремарку в Нью-Йорк Суббота Ноябрь 13/48 Любимый, я пыталась застать тебя, но тщетно. Надеюсь, тот факт, что ты не отвечаешь, означает, что ты следишь за собой — и, значит, здоров. Девушки уверяют, что ты свои «пилюли» принимаешь, — значит, ты, скорее всего, не настолько болен, чтобы даже по телефону не разговаривать. Я еду в Вашингтон и в пятницу на следующей неделе вернусь. 10000 поцелуев Твоя пума. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (после декабря 1948 г.) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Отель «Плаза» (?) Вчера вечером я, милая, получил твои фотографии, и похоже на то, что ветер времени тебе нипочем; можно подумать, что все это снято в Берлине, еще до коричневого девятого вала, и где-то, вот-вот, я увижу тебя на фоне бара «Эден». О Кифера! О халкионийские дни! Как все цвело! Как блестели белые бабочки орхидей в блеклые парижские ночи! А свечи цветущих каштанов во дворе «Ланкастера»? А вино в отеле «Пирамиды» во Вьенне? «Ланчия», вся изъеденная молью, снова нашла себе место в Порто-Ронко. Эта моль принялась даже за мотор. Но он, мой верный автомобиль, 18 лет от роду, будет приведен в полный порядок. Нельзя же позволить ему умереть столь постыдной смертью. А ванные, полные цветов! А свет поздних вечеров! Козий сыр и вино «вуврей». И «Весь Париж» — «Tout Paris». Мы сидели там и не догадывались, как мало времени нам отпущено. Все цвело вокруг, а на каменных столах лежали фрукты, и Равик приветствовал рапсодиями утро, когда оно беззвучно приходило в серебряных башмаках. И старик со светлячками в бороде там был. Мы опьянялись самими собой. (А иногда и коньяком.) Ника стояла на всех ступенях нашего будущего. Сейчас она, молчаливая, стоит в музее «Метрополитен», но иногда, когда никою поблизости нет, она возьмет да и взмахнет быстро крыльями. (Этому она успела научиться у летчиков.) Мы были так молоды. И нам было хорошо. Мы любили жизнь, и жизнь отвечала нам бурной взаимной любовью, быстро давая то, что можно было еще дать перед бурей. В моей комнате целый ворох гиацинтов. Снаружи подмораживает, а здесь их сладкий аромат омывает картины на стенах и безжизненные лица маленьких китайских танцовщиц и музыкантш. Они играют какую-то призрачную, сверхъестественную музыку, — старую бесконечную песню о былом, о делах тысячелетней давности, о том, что умирает все и что ничто не умирает. Древо мечты пустило свои корни на всех звездах. С наилучшими пожеланиями! Оставайся нашей радостью! Р. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (наверное, в начале 1949 г.) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Отель «Плат» Какая прелестная упаковка для знака внимания с непривычно прикладным назначением! Целительный крем в лепестках роз — красивее просто быть не может. Тысячу раз спасибо тебе, о многообразно унимающая боли… Р. Марлен Дитрих из Нью-Йорка (01.04.1949) Эриху Мария Ремарку в Нью-Йорк Не солить! только gesteamt (готовить на пару). Я подумала: вот придешь ты домой и захочешь, наверное, чего-нибудь горячего. Целую… Позвоню позже. Пума Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 02.04.1949) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Отель «Плаза» Моя милая, тысячу раз благодарю тебя за все эти красивые вещицы. Я часто пытался дозвониться до тебя, но не заставал. Я все еще не в порядке. Будь ангелом и осчастливь меня снова — завтра или послезавтра — порцией говядины с рисом; о большем я просто не осмеливаюсь тебя попросить, но хоть это-то! Обнимаю тебя. У Альфреда испортился желудок. Господь воздаст тебе: станешь сенсацией экрана. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 04.04.1949) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Отель «Плаза» Милая, сердечное тебе спасибо! Если бы ты опять сварила для меня — завтра — горшок вкуснейшей говядины в собственном соку, думаю, я был бы спасен. Я набрал вес и должен отныне сам собой заниматься, потому что могу употреблять в пищу «бройлерное» и заказывать сюда разные блюда. Тысячу раз благодарю и обнимаю… Р. Марлен Дитрих из Нью-Йорка (04.04.1949) Эриху Мария Ремарку в Нью-Йорк Моя скороварка сломалась, поэтому так поздно. Целую. Пума. Поверни крышку вправо и сними. Положи туда оставшийся у тебя рис и все вместе подогрей. Целую. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 17.04.1949) Марлен Дитрих в Нью-Йорк; Отель «Плаза» Спасибо большое За питье и жаркое — И с наилучшими пожеланиями на Пасху От Альфреда и Равика Роза, мимоза, гвоздика Отцвели и поди-ка! А моя любовь не шутка, Имя ей — незабудка! Альфред Марлен Дитрих из Нью-Йорка (предположительно 17.04.1949) Эриху Мария Ремарку в Нью-Йорк Любовь моя, вот говядина без единой жиринки в собственном соку: мясо можешь съесть или выбросить. Главное — соус. Пасхальные поцелуи и спасибо за майские колокольчики. Я постираю вещички «бэби» и пойду к детям. Твоя пума. Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (предположительно 18.04.1949) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Отель «Плаза» Наилучшие пожелания на Пасху от целого ряда людей, — от старика со светлячками в бороде, от Равика, который все еще с ужасом думает об Альберте Хайдерне, — и от Альфреда, который не знает, когда именно его призовут в армию… Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (после 1950 г.) Марлен Дитрих Очаровательнейшая, сейчас ночь со всеми ее звездами, с огнями из деревенских домов, плывущими по озеру, с хвостом Млечного Пути, протянувшимся через все небо, словно дым из труб далекого парохода чудовищных размеров… …полнота жизни! Ее ширь, в которой сердце потягивается, как кошка, — и золотое лето, смерть и воскресение и все остальные вопросы, сводящиеся в конце концов к одному… В Европе никогда не было лучше, чем теперь, — американцы торопливо удалились восвояси, никакой опасностью как будто не пахнет, и, как всегда, каждый день — подарок. Особенно с тех пор, как слово «опасность» написано не вдоль гор, а поперек и над ними, — часы становятся округлыми, как раковины, из которых слышны звуки мироздания; все говорят, либо понизив голос, либо усилив его, и смотрят на тебя в отчаянии и с восторгом в глазах, как перед космической катастрофой, перед концом света… Камни переговариваются, листья откровенничают, тычинки красуются, муравьи игнорируют корейский вопрос, молоденькая кошечка парит в танце над коврами, светлячки сами себе электростанция, а мухи-однодневки, завтра мертвые, любят друг друга в свете свечи на террасе, они — символы в чистом виде, потому что у них нет приспособлений для пожирания и переваривания пищи, и это — кратчайшая трепещущая жизнь; мохнатые ночные бабочки пробиваются сквозь ночь, как торпеды, озеро бормочет со сна и подмигивает, из него вылетают рыбы, и, как всегда, Бог — в деталях… Пусть наш привет через горы долетит до тебя, унесенная от нас! Ника, натирающая полы, куда ты подевалась? Бог в деталях… В человеке тебе принадлежит только то, что ты в нем изменил… О-о, ты угорь! Пьяненький, за салатом с огурцами, увертливый, — но ведь и прокопченный… Привет из-за каменного стола. Р. Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (1950 г.) Марлен Дитрих Ангел, ящики моего письменного стола хранят множество твоих фотографий; некоторые из них я как раз просматривал, немало красивых и очень удачных; среди них я обнаружил вот этот снимок и — как-то вдруг — посылаю тебе твою же фотографию. Аскона, Пьяцца. Как приятно было услышать твой голос — через моря и вопреки бурям, — когда Орион стоял над горами, а молодой месяц отражался в озере. Розы, примулы и снежные колокольчики здесь цветут, но у счастья, как всегда, нет множественного числа, а боль не знает национальности. Мягкое рококо парадоксов! Когда глаза затуманены, Пантеон покажется сараем, и только сердце определяет наш кругозор в жизни. Сердце, колыбель и гроб. Но есть ведь и сердце на двоих! Пламя, радуга над пропастью, по которой уверенно, как все лунатики, могут перейти только влюбленные. Двенадцать лет назад я сидел здесь, писал книгу и еще много писем, и иногда ты звонила мне из Голливуда. Как это могло пройти? И как это может быть, что наша жизнь проходит? Марлен Дитрих из Нью-Йорка (штемпель на обратной стороне конверта: 09.02.1950) Эриху Мария Ремарку в Нью-Йорк Милый, это рецепты на витамины. Сейчас уезжаю Тысяча поцелуев Пума Марлен Дитрих из Нью-Йорка (23.06.1950) Эриху Мария Ремарку в Порто-Ронко tried to reach you all afternoon and evening wish you happy birthday only because I love you I wont tell you that I wish you were here in this forsaken town puma Примечания 1. весь день и весь вечер пыталась дозвониться до тебя поздравляю с днем рождения только потому что я люблю тебя я не скажу тебе как бы мне хотелось чтобы ты оказался здесь в этом богом забытом городе пума (англ.) Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (почтовый штемпель: 05.07.1950) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Отель «Адаме» Небесное создание, спасибо тебе за поздравительную телеграмму; вот фотография с домом, который ты никогда не видела и который в настоящий момент в облаках дыма от взрывов: неподалеку расширяют дорогу. Вот тут-то я и работаю, радуюсь своей жизни и сожалею о том, что ты никогда здесь не бывала. Полнолуние, террасы, вино «Йоганнесбургер 48», жасмин, акации — чего еще желать? Когда-нибудь ты все-таки все это увидишь. Объятия! И тосты за тебя! Равик Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (Рождество 1951 г.) Марлен Дитрих Волшебная, над горой стоит Орион, полнолуние, и дыханье Господне над самыми горами… ах, сейчас бы несколько поджаренных тобой берлинских блинчиков! Хочется сказать: а рыбы на глубине сложили плавники (признаюсь, украдено у Моргенштерна — «Косулечка, цыпочка…»), древний-предревний сом сопит где-то между островами, сильно пахнет Рождеством… да и от мяса с рисом по-сербски я не отказался бы… итак, сильно пахнет Рождеством, кроты в подмерзшей земле с серьезной укоризной проговаривают свою вечернюю молитву, на Ямайке негр в поту рубит сахарный тростник, зеленый еще, который пойдет потом на золотой ром «St. James»… однако мы опять уклонились в сторону! Ну, хорошо, к блинчикам пунш, но прежде еще гусь с яблоками, а к нему — да, а что к нему? Спокойствие! Плеяды истекают каплями света, стонет кукушка, Томас Манн торжественно высморкался, «Волшебная гора» откружила свое и родила «Лотту в Веймаре», все сиамские близнецы целуются и прощают друг другу взаимные прегрешения за 1951 год, особенно пары, где один из близнецов пьяница, а другой заядлый чаевник (в таких случаях только пьяница просит прощения за множество похмельных мук, принятых непьющим, то есть находящимся, так сказать, в пассивной «завязке»). Чертовщина какая-то! Почему при упоминании о близнецах мне приходит на ум «двойной кюммель»? Дальше! Год уносится прочь! Вообще-то я собирался в высшей степени образно и мудро пожелать тебе счастливого Рождества, благословенного Нового года, целую кучу добра и т.д. и т.п. и все это принарядить красивыми метафорами… ну, ладно, возьмем водку. Она, по крайней мере, чистая! Я выпью чистой водки за тебя 31-го. Только ее, ничем не запивая, уставясь в морду Ориона, в костюме и маске, и даже за каменным столом Равика, я выпью и скажу: «Благословенные годы! Благословенная земля!» Отсюда, мадам, я четырнадцать лет назад (четыр-рнадцать лет-т! при фюрере!) писал Вам любовные письма! Салют! Спасибо! Примечания 1. Моргенштерн Христиан (1871—1914) — один из крупнейших немецких поэтов. 2. Кюммель (нем.) — тминная водка Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (11.08.1952) Марлен Дитрих в Нью-Йорк, Парк-авеню Ангел, когда я был в Берлине, ко мне первой заявилась в качестве старой знакомой Игель1, которая рассказала мне целую историю, жаловалась на тебя: ты, мол, должна ей очень много денег (она вложила их за тебя в магазин Фельзинга), и передала мне для тебя прилагаемое письмо. Я дал ей 100 марок, и она, похоже, осталась на первых порах этим довольна. В Мюнхене у меня были продолжительные любопытные беседы с моим издателем2 о фильме и т.д. Этот издатель человек серьезный, он дал мне знать о переговорах, которые от твоего имени начал Курт Фринге, — я, собственно говоря, с трудом это себе представляю, но самой возможности не исключаю. Напиши-ка мне об этом. Если у тебя есть желание когда-нибудь сделать фильм в Германии, то в официальных кругах это будет встречено с большим интересом, и неприятные хлопоты о материальной стороне вопроса будут разрешены мгновенно, особенно если мы над чем-то поработаем сообща — так считает мой издатель. Если такое желание имеется, я мог бы отсюда проконтролировать ход событий. Написать сценарий для меня особого труда не составит. В середине октября я буду в Нью-Йорке, но считаю разумным обсудить заранее, что мы намерены предложить, поскольку вести переговоры отсюда, конечно, намного проще. Я провел в Германии всего 14 дней. Расскажу тебе обо всем в Н. — Й. Будь здоровой, красивой и зарабатывай побольше денег; а если тебя все вышеизложенное интересует, дай мне знать, чтобы я разобрался во всем подробнее. Каменный стол по-прежнему здесь, равно как и луна, вино, козий сыр и Равик. Марлен Дитрих из Нью-Йорка (19.09.1952) Эриху Мария Ремарку в Порто-Ронко пожалуйста помоги мне найти старое немецкое стихотворение или балладу содержание которого примерно такое девушка говорит вырви сердце твоей матери и дай его моей собаке а сердце говорит потом когда сын с ним упал дитя мое тебе не больно тчк как ты смог так вероломно оставить меня это не цитата из какой-то песни а касается твоего исчезновения из Нью-Йорка тчк если газеты не врут и ты вероломно оставил другую я рада дай о себе знать даже если с балладой ничего не выйдет целую пума Примечания 1. Автор стихотворения Жан Ришпэн, называется оно «Сердце матери». 2. Речь идет о разрыве Ремарка с Наталией Палей. Марлен Дитрих из Нью-Йорка (08.02.1962) Эриху Мария Ремарку в Порто-Ронко Мой милый, я прошу тебя перевести закадровый текст, который я наговорила для одного фильма о Гитлере. Фильм удачный, не то я не стала бы тебя просить. Я скучаю по тебе каждую секунду — на веки вечные. Твоя пума. Я, конечно, говорю твои слова — имеется в виду, в фильме. Но и в жизни я так или иначе говорю твоими словами. Примечания 1. Речь идет о документальном фильме «Черный лис» (США, 1962, режиссер Луис Клайд Стаумен), в котором Марлен Дитрих участвовала в качестве рассказчицы. Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (23.03.1962) Марлен Дитрих [Штамп на бумаге: «Эрих Мария Ремарк»] 23 марта 1962 года Волшебная, твое письмо затронуло меня куда сильнее, чем послание господина Стаумена. Это правда, мне время от времени случалось доводить до ума немецкие сценарии, в том числе и «Нюрнбергского триптиха», в котором ты была такой красивой и великолепной, — но для этого мне присылали «отсчитанные по слогам» подстрочники, с которыми актеры (при дубляже) не знали, что и делать, потому что диалоги-то были написаны «литературно». В данный момент я в работе, мне до июня нужно сдать очередную книгу, чтобы она вышла осенью — времени в обрез. Я понимаю, что тебе нужен очень хороший немецкий текст (самый лучший из всех), а этот текст несколько простоват и местами нуждается в правке, — главное, что требуется: чтобы его можно было произносить, — ты ведь знаешь, я всей душой готов помочь тебе чем только могу (Бог, как известно, в деталях, особенно в подобных случаях), но как привести все к одному знаменателю? И какая фирма этим занимается? И — last but not least — сколько же они готовы заплатить за такую большую работу? Я здесь один, несколько недель уже, работаю над книгой, которая, надеюсь, тебе понравится, с большой и захватывающей (по моим понятиям) женской ролью. Мне необходимо закончить все сейчас, когда я выздоровел после сотрясения мозга, отнявшего несколько месяцев (последний раз у врача я был в Цюрихе). Холодный весенний ветер пролетает над камелиями, мимозами, тюльпанами и беспокойным озером. Повсюду бродят кошки, сейчас полночь; отсюда я перед великим разрушением Европы разговаривал по телефону с тобой в Голливуде: соединяли нас немедленно. Орион стоял над горами, й как же молоды мы были! Почти как сейчас. Откуда-то постоянно приходят газеты с твоими снимками. Как хорошо, что мы еще живы. Салют! Равик Примечания 1. Имеется в виду роман «Ночь в Лиссабоне». 2. Last but not least (англ.) — хотя и последнее, но не менее важное. Марлен Дитрих (сентябрь 1970 г.) Эриху Мария Ремарку в Локарно, клиника «Sant’Agnese» Любимый Альфред Всегда и навсегда сердце мое Марлен Дитрих (16.09.1970 г.) Эриху Мария Ремарку в Локарно, клиника «Sant’Agnese» Любимый Альфред посылаю тебе все мое сердце Ремарк умер 25 сентября 1970 года. Марлен пережила его на 22 года…
