Что сезар сделал рут – Звезды сериалов «Секрет тропиканки» и «Во имя любви» тогда/сейчас | Блогер Markus_84 на сайте SPLETNIK.RU 7 марта 2017

— Энди, в этом фильме у вашего героя (да и у всех других обезьян) получились особенно живые и умные глаза. Возможно, именно поэтому нетрудно поверить в то, что в этом мире приматы и люди постепенно меняются местами?

— Совершенно верно. Все же удивительно, как специалисты по эффектам умудряются с каждым фильмом все больше поднимать планку. Наши глаза никогда не выглядели такими реалистичными и человеческими. При этом обезьяны все еще достаточно отдалены от людей. Они пока представляют собой абстрактный образ, метафору, так что, глядя на них, мы можем быть более честными в своей оценке человечества и самих себя. Мысль тут в том, что в приматах интеллект все растет и крепнет, а в это же время человечество на глазах сдувается и деградирует. И главный показатель этого процесса — изменения в речи. Все больше обезьян учится говорить, тогда как человечество поражается вирусом, влияющим на функцию речевого аппарата. Цезарь становится все более красноречивым и артикулирует свою речь еще более по-человечески. Но эту грань очень легко перейти. Мы не хотим, чтобы он звучал так, будто это просто актер в костюме обезьяны. Так что мы с Мэттом Ривзом очень серьезно настраивали все нюансы: скорость, с которой Цезарь говорит, его выбор слов и выражений, запинки, несовершенства дикции. Цель была такая, чтобы он разговаривал не идеально, а убедительно.

— У меня для вас плохие новости. В России все фильмы широкого релиза дублируются, так что наш зритель не только не увидит толком ваше лицо, но и не услышит голос.

— Ужасно жаль. Я бы с удовольствием дублировал самого себя, если бы мне предоставили такую возможность. А что, это хорошая идея! И, я уверен, у меня бы получилось. Цезарь, конечно, разговорчивый парень, но все же слов у него по-прежнему не так уж и много.

— Дэнни ДеВито как-то озвучил сам себя в «Лораксе», а чем вы хуже?

— Да ладно! Прямо на русском языке озвучил? Не может быть!

— Ага, на русском и вроде бы еще на ряде других европейских языков. Это было очень смешно и уместно.

— Потрясающе, у него ведь там было куда больше слов, чем у моего Цезаря. Но это отличная идея, правда. Мне даже стыдно, что я тут сижу и присваиваю себе все лавры за эту роль, а на самом деле российский зритель даже и не знает, что это я! Передайте там местному дистрибьютору, что я готов прямо сейчас работать над своим произношением.

— Боюсь, мы с вами немного припозднились: релиз уже скоро, так что дубляж наверняка готов. Но вы вообще как, по-русски сможете поговорить, если прижмет?

— Ну, у меня армянские корни. Родители отца жили еще в СССР, вполне говорили по-русски. Я их не знал, но все же, думаю, генетическая память не шутка. А еще мой агент Джерри Шмитц изучал русский в университете и тоже шпарит на нем как на родном. Он бы мне помог, не сомневаюсь. К тому же мне без труда даются разные другие языки и акценты. Вот, например, тот же Цезарь говорит с калифорнийским акцентом.

— Наверное, сейчас работать над этой ролью тяжелее, чем тогда, когда Цезарь не был таким болтливым?

— Ну, смотрите, в «Восстании» Цезарь говорит всего лишь три слова своего протоязыка, издавая очень низкие, гортанные звуки. А для «Революции», где все обезьяны учатся коммуницировать между собой, мы выработали комбинацию способов общения. Некоторые используют типичные для приматов звуки, некоторые начинают осваивать язык жестов, а Цезарь и вовсе принялся использовать слова, которые превращались во фразы и предложения, пусть все еще ломаные. Я тогда носил защитные боксерские пластины во рту, чтобы мне трудно было идеально произносить слова. В «Войне» же у меня намного больше диалогов, и Цезарь думает гораздо быстрее, поэтому мы решили, что в рот мне больше ничего пихать не надо. Конечно, во всех фильмах были свои трудности, но здесь наметилась очень тонкая и опасная грань, переступив которую можно сразу скомпрометировать убедительность персонажа и его речи. В этом плане для меня «Война» была самой трудной из трех.

— Вы уже в третий раз играете этого персонажа. Вам вообще приходится готовиться к роли? Или вы просто надели костюм для мокапа и дело с концом?

— Ну нет, не все так просто. Каждый раз для роли выставляется целый набор требований, обусловленный тем, в каком состоянии на данный момент находится герой — как эмоциональном, так и физическом. Я недавно понял, что эти три фильма для меня — это как «Отрочество». Я играл Цезаря, когда он был еще совсем ребенком, а теперь он вырос в эту сильную взрослую особь. Я что-то не могу припомнить других персонажей в кино, которых мы видим с рождения до зрелости. Вот как раз герой из «Отрочества» и Гарри Поттер разве что приходят на ум, но это все же немного другое.

— А с кем из исторических фигур вы бы сравнили Цезаря?

— Знаете, несмотря на то, что Цезарь полководец, он еще и пацифист. Так что в нем есть что-то от Манделы и Ганди — сильных лидеров, которые предпочитали решать проблемы ненасильственными способами. Конечно, Цезарь берется за оружие и убивает, но всегда его первая реакция на любой конфликт — это попытка найти мирное решение.

— Вот бы многим нынешним мировым лидерам у него поучиться, правда?

— Это точно. Вообще страшные вещи в мире происходят, и все мы это чувствуем. Кстати, поэтому, мне кажется, этот фильм наиболее актуален сейчас. Его подтекст во многом отражает современную ситуацию в мире. Тут тоже рассматриваются темы того, как мы больше не способны испытывать эмпатию друг к другу, как боимся тех, кто на нас не похож, как спешим выстраивать стены — метафорические или реальные. Это болезненно актуальное кино.

— Вы с Цезарем схожи хоть чем-нибудь? Физически-то понятно — ваше лицо все равно проглядывает через CGI. А психологически?

— Думаю, да, схожи довольно многим. Мне кажется, это неизбежно. Невозможно настолько отстраниться от своего персонажа. Ты всегда вкладываешь в него частичку себя. Но вообще этот парень многие свои проблемы решает примерно таким же способом, каким решал бы их и я. Иногда я ловлю себя на мысли: «Какой молодец Цезарь, как правильно все делает!» А иногда и вовсе, оказываясь в замешательстве, думаю: «Интересно, а что бы в этой ситуации сделал Цезарь?» Помогает, кстати.

— Вы вообще верите, что актер и персонаж должны быть в чем-то похожи? Или просто достаточно уметь притворяться?

— Для меня лично важны две вещи. Во-первых, я всегда считал, что актерство — это работа из сферы услуг, ради выполнения которой я был нанят. Я искренне верю, что любая форма художественного самовыражения, и в частности актерство, может изменить мир и повлиять на жизнь в обществе. Так что я всегда держу это в голове: когда исполняю роль, я оказываю услугу. Ну а во-вторых, разные роли и разные ситуации требуют разного подхода. Иногда этот подход должен быть целиком и полностью подчинен методу Станиславского. Иногда достаточно просто понимать цели и задачи персонажа, быть более объективным и отстраненным, чтобы образ получился более убедительным. Этот процесс продиктован собственно персонажем и его местом в сюжете.

— Вы не так давно не без успеха начали осваивать режиссерское ремесло. Взялись бы вы за фильм из серии «Планета обезьян» в качестве постановщика?

— С удовольствием, даже не раздумывал бы, если бы мне когда-нибудь это предложили. Но пока у меня полно других режиссерских дел. В данный момент я заканчиваю «Книгу джунглей», а в октябре в мировом прокате появится другой мой проект — «Дыши». Это два очень разных фильма. Один — маленькая, камерная история любви о том, как люди преодолевают превратности судьбы, а другой — классический эпик, созданный при использовании performance capture. «Книга джунглей» должна была стать моим дебютом, но, так как спецэффекты занимают большую часть времени, так уж получилось, что «Дыши» выйдет в прокат раньше. Я ужасно этому рад. Этот проект наверняка многих удивит. Хотя бы потому, что от меня никто не ожидает такого рода фильма.

— А вы по-прежнему работаете над экранизацией «Скотного двора» Джорджа Оруэлла?

— Да, еще как. Мы сейчас пишем сценарий, продумываем съемочный процесс и заодно ищем партнеров, с которыми могли бы объединиться в работе над проектом. Это еще один фильм, который мы будем снимать при использовании performance capture, так что мы проводим кучу разных тестов, чтобы понять, как лучше создавать животных. Также пытаемся решить, использовать ли нам только анимацию или добавить туда живых актеров. Надеюсь, как только я закончу «Книгу джунглей», смогу уже целиком посвятить себя этому проекту. Очень хочу, чтобы он получился, ведь «Скотный двор» — одна из моих любимых книг.

— Расскажите, насколько вообще трудно освоить сразу два этих разных набора навыков — актерский и режиссерский. Все же быть режиссером, как я полагаю, гораздо страшнее и ответственнее, но при этом у вас есть определенная творческая свобода.

— Это творческая свобода совсем другого рода. Как актер ты обычно вовлечен в проект в течение довольно сжатого временного отрезка. Ты приходишь, вживаешься в персонажа, играешь его в ходе съемочного периода — и все, ты свободен, если не считать последующей промокампании. Само собой, когда ты сам режиссер, ты задействован в процессе создания кино всецело, на всех его стадиях. Ты присутствуешь, ты работаешь, ты самолично несешь за все ответственность. Если бы «Планета обезьян» не удалась, все бы ругали Мэтта Ривза как режиссера, а не меня как актера. Мне кажется, даже самый неумелый актер не способен запороть фильм хорошего режиссера. Но все же мне невероятно нравится заниматься и тем, и другим, и приятно, что у меня пока есть возможность безболезненно переключаться между двумя такими разными занятиями.

— У меня осталось время лишь на пару глупых вопросов. Вы помните, какие постеры были у вас на стене в детстве?

— Помню. Там точно был Брюс Ли из «Выхода дракона». Так, что еще? Это не про кино, но, когда мне было семнадцать, мне повезло работать на концерте Pink Floyd. Я стоял в дверях и отрывал корешки от билетов. И там я умыкнул постер «The Wall», который у меня долго висел на стене в родительском доме, даже когда я оттуда съехал.

— Хоть вы и знамениты своими «цифровыми» ролями, вы все же успели пару раз сыграть реальных персонажей вроде Уильяма Хейра в ленте «Руки-ноги за любовь» и Иэна Дьюри в «Сексе, наркотиках и рок-н-ролле». Если бы про вас снимали байопик, кого бы вы хотели видеть в роли Энди Серкиса?

— Как это ни смешно, люди часто говорят, что я выгляжу так, как Майкл Шин в старости.

— А вообще что-то есть! Но почему сразу в старости?

— Спасибо, я так рад, что вы это сказали! Но правда, если уж я похож на него в старости, то будем считать, что он похож на меня в молодости. Я очень люблю Майкла. По-моему, он потрясающий актер и очень приятный человек. Так что я очень хотел бы, чтобы он сыграл меня. Давай, Майкл, не подведи!

Обзор Root. Безжалостная стратегия в милейшей обёртке | Игры

Я очень хотел полюбить Root. Полюбить так же горячо, как обитатели BoardGameGeek, которые чуть ли не на руках её носили, когда она вышла. В 2018 году стратегия о лесных зверушках загребла все ключевые награды главного сайта о настолках: «Игра года», «Самая инновационная игра», «Лучшая тематическая игра», «Лучший визуальный дизайн и презентация»…

Но этого так и не случилось.

Тип игры: асимметричная стратегия, ролевая игра
Авторы: Коул Верль, Патрик Ледер
Художник: Кайл Феррин
Издатель в России: Crowd Games, 2019
Количество игроков: 2–4 (оптимальное: 4)
Возраст игроков: от 12 лет
Длительность партии: 60–90 минут
Похоже на:
Diplomacy
Cuba Libre
Cry Havoc
«Битва за Рокуган»

Вопреки популярному мнению, что хайп — это всегда плохо, Root, на мой взгляд, действительно достойна всех этих почестей. Да, каких-то в меньшей степени, чем других, но суть-то не в этом: со стороны Root выглядит как игра мечты. Как та самая коробка, которой ты ждал всю свою настольную жизнь. О ней хочется рассказывать друзьям, её хочется доставать с полки как можно чаще, — как минимум чтобы похвалиться перед товарищами и лишний раз полюбоваться покупкой.

Я очень хотел полюбить Root, правда. Я играл в неё вдвоём, втроём, вчетвером, разными составами, с разными фракциями… Партия за партией, вечер за вечером ожидая, что вот в следующий-то раз, совсем скоро, я её полюблю. Что она вот-вот станет той игрой мечты, которой кажется с виду.

Но этого так и не случилось.

За грудой наград, под которыми похоронена Root, на самом деле скрывается довольно простая и понятная игра о контроле над территориями: сюжетная затравка понравится вам вдвойне, если вы с детства обожаете цикл «Рэдволл» или, например, компьютерную игру Tooth and Tail. Армии Маркисы де Котэ вошли в лес и силой отняли его у прежних хозяев — упрямых и благородных птиц из Крылатой династии. Выкинув пернатых с насиженного места, кошки тут же принялись наводить свои индустриальные порядки, застраивая некогда мирные поляны кузницами, казармами и, что самое страшное, лесопилками.

Бывшие правители леса не стали терпеть такой плевок в лицо и, едва зализав раны, вернулись в чащу, чтобы изгнать расплодившихся, словно в марте, солдат де Котэ. Тем временем угнетённые междоусобицами сильных мира сего — мыши, кролики и прочие шиншиллы — сбились в Лесной союз, чтобы поднять маленьких «людей» на революцию и окончательно избавиться от узурпаторов, как старых, так и новых. А где-то между тремя сторонами конфликта лавирует одинокий Бродяга, которому плевать и на политику, и на власть, — он просто хочет заработать и прославиться.

Базовые механики и принципы Root будут понятны любому более-менее опытному настольщику. Лес разделён на поляны, за которые борются четыре разные фракции. Они нанимают войска, строят здания, сражаются и получают за свои действия победные очки; первый игрок, набравший 30 очков, побеждает и становится единоличным хозяином леса. Нюанс лишь один: все фракции абсолютно асимметричны. Настолько, что, участвуя в одной и той же гонке, по факту играют в совершенно разные игры, со своими правилами и тактическими тонкостями.

Тот, кто поведёт в бой армии Маркисы де Котэ, будет играть в незамысловатую пошаговую стратегию. Кошки получают основной массив очков за строительство трёх типов зданий: лесопилок (деревом фракция и расплачивается за постройки), казарм и мастерских. Чем больше зданий одного типа они возводят, тем больше очков те приносят, но стоимость построек постоянно идёт в гору. Поэтому кошкам нужно медленно налаживать инфраструктуру и наращивать присутствие для её защиты, благо армия де Котэ самая многочисленная в игре. Увы, за подобный военный потенциал усато-хвостатая индустриальная машина расплачивается неповоротливостью: фракция может совершать лишь три действия за ход.

Эта медлительность не идёт ни в какое сравнение с мобильностью их заклятого врага — Крылатой династии, которая играет в так называемую programming game. Будучи аутсайдерами, птицы начинают партию, собрав горстку воинов у единственного уцелевшего гнезда в дальнем конце леса, — буквально все остальные поляны заняты Маркисой. Но контратака Династии стремительно набирает обороты благодаря Уставу: каждый ход птицы докладывают в него карты и увеличивают число доступных им действий. Если поначалу на них можно не обращать внимания, то спустя уже пару раундов воины Династии способны ураганом пронестись чуть ли не по всей карте, вырезать половину леса и застроить освобождённые поляны гнёздами, — и всё за один ход. Но, увы, утончённые аристократы слишком дорожат своей непомерно растущей бюрократией: если они не могут выполнить хотя бы одно действие из Устава, их правительство обрушится, как спичечный домик.

На их фоне особняком стоит Лесной союз. Он так же, как и Династия с Маркисой, жаждет добиться полного контроля над лесом, но обладает хлипкой «армией» лишь из десятка воинов (и то на старте их нет). Поэтому вместо открытой конфронтации революционеры предпочитают вести другую борьбу — идеологическую. Союз получает очки за подпольную агитацию: пожертвовав карты из специальной стопки сторонников, он может положить на поляну жетон поддержки. И, если противники не обратят внимания на первые ростки народного недовольства, позднее этот жетон может взорваться полномасштабным восстанием, убив всё живое на поляне, — терпение у мелких зверей не бесконечное. А на месте недавней лесопилки появится партизанская база, где Союз тренирует офицеров, чтобы привлекать сторонников ещё эффективнее.

Наконец, последняя из фракций — это Бродяга. Обаятельный, но абсолютно беспринципный ублюдок, который воспользуется кем (и чем) угодно, чтобы прославиться на весь лес. Бродяга совсем один; у него нет армий, он не может захватывать поляны для себя. Вместо этого он играет в ролевую «песочницу» вроде Runebound или компьютерного «Скайрима»: исследует руины, выполняет собственные задания и добывает предметы. Не испытывая особой симпатии ни к одной из сторон конфликта, он может как помогать им, обменивая карты из руки на созданные предметы, так и уничтожать их, выходя в одиночку против целых легионов. Поэтому, в зависимости от действий игрока, Бродяга может стать либо фольклорным героем сродни Робин Гуду, либо безжалостным Рэмбо, который уходит в лес только чтобы отмыться от крови и настрогать болтов для арбалета.

Эта безумная асимметрия — первое, о чём говорят, когда речь заходит о Root. Она же, как минимум на три-четыре партии, и будет главным источником удовольствия от игры: на первых порах в этом лесу вы будете заезжими гостями. От поля и планшетов будет просто не оторвать взгляд. А ты что умеешь? А какие у тебя свойства? Ох, оказывается, я вот какую штуку могу сделать! Ой, гляди, у Бродяги есть разные персонажи на выбор, а у Династии — разные лидеры!

Однако совсем не разнообразие делает Root, пожалуй, самой успешной асимметричной игрой последних лет, а то и за всю истории индустрии. Нет. Всё дело в самом подходе к асимметрии: здесь она служит лишь инструментом, а не самоцелью и крикливой маркетинговой фишкой.

Ход партии в Root целиком и полностью определяется действиями игроков. Именно с этим намерением дизайнер Коул Верль и взялся за проект: он хотел создать систему, которая генерировала бы «спонтанный» геймплей и нарратив. Игроки сами ставят себе цели, заключают и рушат союзы, поэтому ситуация на поле абсолютно не зависит от внешних факторов; в Root нет никаких маркеров целей или динамических условий, которые каждый ход заставляют пересматривать тактику. Благодаря грамотной работе с балансом фракций они попросту не нужны.

Асимметрия определяет не стартовые позиции игроков, а скорее то, как именно они могут повлиять на расклад сил в лесу. Вместо того чтобы развести четыре абсолютно разные фракции по противоположным углам, Root сталкивает их лбами, заставляя бороться на одном поле: будь ты хоть мышью, хоть енотом, лес всё равно достанется тому, кто первым наберёт достаточно победных очков. И каким-то чудом все эти непропорциональные, кривые и косые кусочки пазла складываются в цельную мозаику, из которой ничего не выкинуть.

Все фракции сосуществуют в единой экосистеме, и оттого ещё лучше видно, что им, на самом деле, друг без друга никуда. Кошкам проще всего наращивать военное присутствие, поэтому они быстро выберут направление развития и начнут застройку. А это колоссально влияет на планы Крылатой династии: рано или поздно Указ обяжет её сражаться, а найти драку (и, соответственно, отжать поляну под гнездо) проще всего именно с кошками — настолько их много.

Расположение линии фронта и наиболее конфликтных мест, в свою очередь, определяет действия мышей: им выгоднее всего получать поддержку именно на полянах, где происходят схватки. Тот, кто вводит войска на поляну с жетоном поддержки, обязан отдать Лесному Союзу карту (то есть очередного сторонника). Так может, поднимать восстания на передовой, под шумок сражений между Династией и Маркисой? Или наоборот: воспользоваться замешательством и раскидать поддержку в тылах, там, где никто не подавит восстание?

А хитрый Бродяга смотрит на эту трагикомедию из лесной чащи и прикидывает, с кем выгоднее сотрудничать. Кто получит меньше всего пользы от карт, кому можно «помочь» с минимальными рисками для себя? С кем можно поссориться, чтобы беспрепятственно получать очки за убийство воинов? Кого можно обидеть, но не настолько, чтобы потом в отместку огрести по морде?

Все эти тактические и стратегические моменты постоянно пребывают в движении, уравновешивая друг друга. Поэтому партия в Root очень быстро начинает походить на вполне реальный конфликт в каком-нибудь крохотном государстве. Причём конфликт очень человеческий, будто смотришь какую-нибудь военную документалку. Переговоры, предательства, обман, дерзкие марш-броски, передел территорий — и вот люди за столом сами превращаются в зверей. Root во многом вдохновлена варгеймами GMT Games (а именно — серией COIN), и этот дух серьёзного, порой даже хладнокровного противоборства узнаётся безошибочно. Не дайте милым зверятам себя обмануть: игра моделирует комплексные военно-политические отношения так хорошо, что ты даже не сразу это понимаешь.

При этом погружение в механические тонкости Root проходит плавно и почти незаметно, потому что ты не ощущаешь давления со стороны игры. Не чувствуешь, что, не обладая безукоризненным знанием каждой из фракций, ты уже в чём-то проигрываешь, — хоть это и чистая правда. Root не самая простая игра, но в хитросплетениях уникальных механик узнаётся не запутанный пазл, а коробка, полная новеньких игрушек. Как они покажут себя в действии? Какая из фракций больше понравится? Хочется побыстрее закончить партию, чтобы тут же начать новую, но теперь — поменявшись фракциями. Или перевернув поле на другую сторону, где поляны задаются случайным образом.

Во многом игра получилась такой притягательной благодаря невероятному таланту художника Кайла Феррина. Он мастерски сумел вдохнуть жизнь в этот лес, сделав его красочным и приветливым, — а благодаря этому довольно суровый, по сути, варгейм стал куда более доступным для широкой аудитории, чем его COIN-предки. Посмотрите на Root и попробуйте на голубом глазу сказать, что в настольных играх тема и визуальный дизайн ни капли не важны, — не получится. Миплы фракций, вырезанные в форме соответствующих животных, — казалось бы, необязательная мелочь, но она немыслимо помогает проникнуться игровым процессом. Не говоря уже о том, что при всей своей «художественности» визуальный дизайн всё равно остаётся эргономичным: оценить ситуацию можно по одному взгляду на поле и планшеты игроков, вся информация считывается моментально.

С какой стороны ни посмотри, Root — это настоящее сокровище. Тот редкий случай, когда при разработке абсолютно всё пошло так, как надо. Отличное геймплейное ядро, интересные и сбалансированные фракции, доступные правила, великолепный визуальный дизайн, глубина, которую находишь со временем… Люди, создававшие этот проект, выложились на все сто, и это видно невооружённым глазом!

И всё же я не смог её полюбить. По одной крайне своеобразной, но очень важной причине.

Как и любая другая экосистема, лес Root оперирует за счёт саморегуляции. В игре нет никаких механик, которые позволяли бы догнать лидера: Root не подаст руку помощи отстающей фракции. Если ты просчитался хотя бы единожды, то, скорее всего, уже не сравняешься с соперниками и остаток игры будешь бесцельно что-то делать «на автомате», зная, что твои поступки уже вряд ли изменят ситуацию.

Игра также не вставит палки в колёса лидеру, потому что выиграть в Root, на самом деле, очень просто. Каждая фракция (кроме Бродяги, чтоб его) получает победные очки, как правило, строго определённым способом — своим способом. Зданиями, гнёздами, агитацией. Вся разница лишь в темпах: кошки быстро набирают победные очки в первые ходы, но сдуваются из-за повышения стоимости зданий в средней и поздней игре. Никто не обращает внимания на мышей, пока они не построят хотя бы одну базу, которая позволит им запросто набрать аж двенадцать или пятнадцать (а игра, напомню, ведётся до тридцати) очков за ход! И для этого не нужно проворачивать чудеса тактической мысли, изворачиваться и напрягать извилины. Просто в определённый момент фракции «разгоняются».

Из-за этого, при всём своём дружелюбии, Root невероятно требовательна к навыку игроков. Если за столом сидит хотя бы один новичок, видящий игру впервые, то велик шанс, что он, просто по незнанию, сильно поможет одной из фракций. А если тот, кто играет за эту фракцию, ещё и знает, как разгонять темп, то он недостижимо далеко вырвется по очкам, — ни догнать, ни перегнать его никто не сможет. Вот и получается, что и оставшимся не хочется доигрывать, потому что все уже всё знают, и лидеру не очень весело: победа досталась ему без усилий, на серебряном блюдечке. Или ещё хуже: неопытный человек не может как следует оценить ситуацию на поле, а потому не видит, что вот этот Бродяга в свой ход оторвётся от остальных. А на вскрики в духе «нужно набить еноту морду» он хлопает ресницами и отвечает: «Но зачем? Он же не нападал на меня и ничего плохого не сделал».

Поэтому (опять же, на первых порах) Root — это совсем не та игра, которую вы можете просто достать с полки, разложить и пропасть на несколько часов. Хозяину коробки придётся не только по нескольку раз объяснять правила и тонкости каждой фракции, но и «держать» всю игру на себе. Подсказывать другим игрокам, что им стоит и не стоит делать, — просто чтобы экосистема леса не перекосилась.

Но со временем, с опытом это проходит. Новизна фракций уходит на второй план, все знают, что и как им нужно делать. И тогда Root из уютного таинственного леса превращается в холодную математическую проблему — дилемму узника. Большинство своих действий вы будете выполнять не для того, чтобы выцарапать победу, — как мы уже выяснили, это как раз-таки довольно просто. Нет, друзья. Как бы парадоксально это ни звучало, вы будете играть в Root, чтобы не проиграть. И это совсем не то же самое, что играть «на победу».

Если вы не хотите проиграть (а кто ж хочет?!), вам рано или поздно придётся напасть на лидера — или того, кто вот-вот им станет. И, скорее всего, не конкретно вам, а коалиции из трёх игроков, которая всей гурьбой будет пинать одного. На первый взгляд, это абсолютно нормальное явление, вот только спихивать успешную фракцию с пьедестала ну ни капли не весело. Просто потому, что это никак не приблизит вашу победу — лишь вырвет её из чужих лап. Вам невесело, потому что срочная необходимость спалить птичьи гнёзда отвлекает от более «выгодных» планов, а лидеру невесело от того, что на него, пожимая плечами, ополчился весь стол, — извини, дружище, ничего личного. Да и у остальных, наверное, гадко на душе, ведь они просто взяли и испоганили товарищу все планы — просто чтобы он не победил.

Это соперничество, но соперничество холодное и напрочь бесчеловечное. Оно не позволяет почувствовать себя хитроумным полководцем или ткачом интриг: как только вы вырветесь вперёд по очкам, настанет ваша очередь не получать удовольствия от игры. Поэтому и побеждает в Root либо тот, кого попросту меньше всего атаковали, либо тот, кто, в определённый момент лучше всех скрыл своё превосходство. Освоившись с правилами и перейдя какую-то невидимую черту, в этом лесу начинаешь чувствовать себя не храбрым исследователем, а запертой лабораторной крысой.

И есть собратьев по клетке приходится не от желания, а из необходимости. Извините, но я предпочитаю другие развлечения. Я не знаю, когда опять захочу достать Root с полки. Слишком обманчивой оказалась внешность и слишком жестокой — суть.

* * *

Всё это, однако, ни в коей мере не должно останавливать вас от покупки. Root — это без преувеличений одна из лучших стратегий последних лет. Очаровательная, но при этом на диво глубокая — и доступная. Только имейте в виду, что под обёрткой из замечательных иллюстраций и милейших фигурок кроется игра про жесточайшую, беспринципную конкуренцию, в которой часто бывает совсем не весело, и с этим ничего не поделать.

Я не смог полюбить Root, но надеюсь, что у вас получится. Если так, то я даже завидую вам, потому что в этой коробке есть что любить.

Итог

Root — это без преувеличений одна из лучших стратегий последних лет. Очаровательная, но при этом на диво глубокая — и доступная. Только имейте в виду, что под обёрткой из замечательных иллюстраций и милейших фигурок кроется игра про жесточайшую, беспринципную конкуренцию, в которой часто бывает совсем не весело, и с этим ничего не поделать.

Удачно

отлично проработанная асимметрия

гибкое геймплейное ядро

великолепный визуальный дизайн

простота, совмещённая с глубиной

по-настоящему жестокое соперничество

Неудачно

странная кривая сложности

строгие требования к навыку игроков

местами неочевидные правила

по-настоящему жестокое соперничество

Марк Юний Брут — Википедия

Марк Юний Брут (лат. Marcus Junius Brutus; зима 85 года до н. э., Рим — 23 октября 42 года до н. э., у Филипп, Македония) — римский политический деятель и военачальник из плебейского рода Юниев, известный в первую очередь как убийца Гая Юлия Цезаря. На ранних этапах своей карьеры, в 50-е годы до н. э., считался видным оратором и получил почётный титул princeps iuventutis — «первый среди молодёжи». В гражданской войне между Цезарем и Помпеем встал на сторону последнего (49 год до н. э.). После битвы при Фарсале перешёл на сторону Цезаря и занял видное место в его окружении. Получил претуру на 44 год до н. э. и должен был стать консулом в 41 году. Несмотря на это и на близкие отношения с Цезарем (некоторые источники сообщают, что Гай Юлий мог быть его биологическим отцом), Брут стал одним из организаторов и непосредственных участников убийства диктатора, которое произошло 15 марта 44 года до н. э. Целью заговорщиков было восстановление республики, но они не получили поддержки в Риме и были вынуждены оставить Италию. Брут уехал в Македонию, где собрал армию для борьбы с политическими наследниками Гая Юлия — Марком Антонием, Октавианом и Марком Эмилием Лепидом, создавшими Второй триумвират. Он разбил цезарианского наследника Иллирии и силой заставил города Ликии дать ему денег и солдат. Объединившись с Гаем Кассием Лонгином, Брут сразился с главными силами врага при Филиппах в октябре 42 года до н. э. и покончил с собой после поражения.

Марк Юний стал главным героем трактата своего современника и друга Марка Туллия Цицерона «Брут, или О знаменитых ораторах». В последующие эпохи личность и деятельность Брута получала крайне противоречивые оценки: в зависимости от своих политических воззрений писатели, публицисты и историки считали его или благородным человеком, который пожертвовал самым дорогим во имя Республики, или гнусным предателем. Второй вариант нашёл воплощение в «Божественной комедии» Данте. В эпоху Нового времени Брут стал героем ряда пьес (самая известная из них — трагедия Уильяма Шекспира «Юлий Цезарь»), убийство Цезаря стало популярным сюжетом в исторической живописи.

Род Юниев[править | править код]

Марк Юний принадлежал к знатному плебейскому роду Юниев. Согласно Дионисию Галикарнасскому, представитель этого рода входил в состав самой первой коллегии народных трибунов (493 год до н. э.)^[1]; правда, в историографии это считают вымыслом и относят первые достоверные сведения о Юниях к концу IV века до н. э.^[2] В 325 году до н. э. один из Юниев впервые достиг консульства^[3]. В последующую эпоху (до начала Второй Пунической войны) у ряда представителей этого рода, регулярно упоминавшихся в Капитолийских фастах, было одновременно по два когномена: один из них всегда Брут (Brutus — «глупец»^[4]), а другой — Бубульк (Bubulcus), Сцева (Scaeva) или Пера (Pera). В конце II века до н. э. в источниках появляются первые собственно Бруты — братья Марк и Публий, которые были народными трибунами в 195 году до н. э. Первый из них, достигший консульства в 178 году до н. э., стал предком последующих Брутов. В историографии условно выделяют две ветви этого семейства. Представители одной из них носили преномен Децим и получали консульство в каждом поколении; их генеалогия прослеживается по источникам. Бруты из второй ветви носили преномен Марк и не поднимались выше претуры. Об их генеалогии сохранились только отрывочные сведения^[5]. Известно, что к одному поколению с отцом Брута принадлежали профессиональный обвинитель (предположительно внук Марка-консула) и претор 88 года до н. э. (согласно альтернативной гипотезе, последний был дедом Брута-цезареубийцы и внуком Брута-консула^[6]). Кроме того, претором в 82 году до н. э. был некто Луций Юний Брут Дамасипп^[7].

В I веке до н. э. плебеи Бруты претендовали на происхождение от патриция Луция Юния Брута, легендарного основателя Римской Республики, который сверг последнего царя Тарквиния Гордого, приходившегося ему родным дядей. Современник Марка Юния, греческий писатель Посидоний, попытался устранить некоторые нестыковки в исторической традиции: он утверждал, что кроме двух сыновей, казнённых Брутом Древним за участие в монархическом заговоре, был и третий, ставший предком последующих Юниев^[8]. Будущий убийца Цезаря поддерживал эту генеалогию, поместив изображение своего легендарного предка на чеканившиеся им в 54 году до н. э. монеты^[6] и на стену таблиния собственного дома^[9]. По матери Марк считал себя потомком ещё одного защитника республики — Гая Сервилия Агалы, который в 439 году до н. э. убил претендовавшего на царскую власть Спурия Мелия^[10]. По-видимому, память о выдающихся предках сыграла в жизни Брута большую роль^[11][12]. Во всяком случае, он интересовался своим происхождением и однажды попросил Тита Помпония Аттика составить поколенную роспись Юниев^[13][14].

В «Римских древностях» Дионисия Галикарнасского, изданных при Августе, родословная Gens Iunia восходит к одному из спутников Энея^[15], подобно легендарным генеалогиям Цецилиев или Меммиев^[16]. Согласно другой версии, предком Юниев был италийский автохтон Дафнис, убитый этолийским героем Диомедом^[17].

Родители[править | править код]

Марк Юний Брут был единственным ребёнком народного трибуна 83 года до н. э., носившего то же имя. Брут Старший принадлежал к марианской партии, в 77 году до н. э. поддержал мятеж Марка Эмилия Лепида, потерпел поражение и был убит по приказу Гнея Помпея Великого^[18][19]. За это Брут Младший ненавидел Помпея всю свою жизнь^[20][21].

Матерью Брута была Сервилия, представительница одного из самых знатных патрицианских родов Рима. Она принадлежала к его ветви, известной как Сервилии Цепионы. Её отцом был проконсул 90 года до н. э., погибший во время Союзнической войны, дедом — консул 106 года до н. э., виновник поражения при Араузионе, а прадедом — консул 140 года до н. э., организатор убийства Вириата. По матери Сервилия приходилась племянницей народному трибуну 91 года до н. э. Марку Ливию Друзу, который попытался провести курс консервативных реформ, но погиб от руки наёмного убийцы. Единоутробным братом Сервилии был Марк Порций Катон Младший^[10]. Овдовев, Сервилия вышла замуж во второй раз — за сородича первого мужа, Децима Юния Силана. От этого брака родились три дочери, единоутробные сёстры Брута; Юния Прима стала женой умеренного цезарианца Публия Сервилия Исаврика (консула 48 года до н. э.), Юния Секунда — женой Марка Эмилия Лепида (радикального цезарианца, члена Второго триумвирата), Юния Терция — женой Гая Кассия Лонгина, друга и главного соратника своего шурина^[22]. Сервилия была очень энергичной и честолюбивой женщиной, оказывавшей большое влияние на ряд видных политиков Рима, включая своего брата (с определённого момента — главу консервативной части сената), второго мужа (консула в 62 году до н. э.)^[23] и Гая Юлия Цезаря, которого источники называют её любовником^[24][25].

Родовое дерево Брута

Обозначения:

(1) = 1-й супруг(а)

(2) = 2-й супруг(а)

x = убийца Цезаря

Проблема отцовства Цезаря[править | править код]

Согласно некоторым источникам, в Риме ходили слухи о том, что Сервилия родила сына именно от Гая Юлия. Об этом осторожно сообщает Аппиан («…Некоторые даже полагали, что Брут приходится Цезарю сыном, так как, когда Брут родился, у Цезаря была связь с Сервилией»^[26]) и уверенно — Плутарх («Известно, что в молодые годы он [Цезарь] находился в связи с Сервилией, которая была без памяти в него влюблена, и Брут родился в самый разгар этой любви, а стало быть, Цезарь мог считать его своим сыном»^[27]). В то же время Плутарх упоминает связь между Цезарем и Сервилией только в связи с событиями 63 года до н. э.^[28][27], а Светоний — в связи с первым консульством Цезаря (59 год до н. э.)^[29]. Предполагаемому плоду этого адюльтера было тогда 22 года и 26 лет соответственно. В 85 году до н. э., являющемся годом рождения Брута согласно современному ему источнику, Цезарю было всего 15^[30][29][31] или максимум 17^[32] лет. Большинство исследователей полагает, что информация об отцовстве Гая Юлия — выдумка^[33]

Усыновление[править | править код]

К 59 году до н. э. относится первое упоминание Брута с ещё одним именем — Цепион^[34]. Брутом Цепионом и Марком Брутом по прозвищу Цепион его называет Аппиан в связи с событиями 44 года до н. э.^[35][36]. Схожие упоминания есть у Диона Кассия^[37] и в одном из поздних писем Цицерона^[38]. Отсюда следует, что Марк Юний был усыновлён одним из представителей семейства Сервилиев Цепионов, с которым он был связан по материнской линии. Собственно усыновление и имя усыновителя нигде не упоминаются^[39]. Формулировка Цицерона в письме, написанном в 59 году до н. э., «Цепион (это Брут)», может означать, что усыновление было совершено незадолго до описываемых в соответствующем письме событий^[40]. Тем не менее в литературе часто встречается утверждение, что Брут был усыновлён своим дядей Квинтом Сервилием Цепионом, умершим в 67 году до н. э.^{[6][41][23][42]}. Фридрих Мюнцер, пытаясь решить проблему хронологии, предположил, что усыновление было оформлено близкими Цепиона после его смерти ради продолжения рода^[43]; другие исследователи уверены, что римское право исключает подобное^[44].

Существует предположение, что усыновитель Брута — другой Сервилий Цепион, легат во время Пиратской войны 67 года до н. э.^[45] и неудачливый жених Юлии. Он мог быть сыном Квинта, претора 91 года до н. э., причём от не упоминающегося в источниках первого брака, предшествовавшего браку с Ливией (и, таким образом, единокровным братом Сервилии)^[46]. Его женой и, соответственно, приёмной матерью Марка Юния могла быть дочь выдающегося оратора Квинта Гортензия Гортала. В любом случае новое имя за Брутом не закрепилось. Сохранились только одно сенатское постановление, в котором его называют Квинт Цепион Брут, и одна греческая надпись в Оропе с вариантом Квинт Цепион, сын Квинта, Брут (получается, что имя Цепион здесь из когномена превращается в номен)^[47]. Для современников и для потомков этот нобиль остался Марком Юнием Брутом^[48].

Ранние годы[править | править код]

Сохранившиеся источники содержат противоречивые данные о дате рождения Брута. Согласно Цицерону, Марк Юний появился на свет через 10 лет после первого выступления Квинта Гортензия Гортала^[49], состоявшегося в консульство Луция Лициния Красса^[50][51] (95 год до н. э.). Таким образом, дата его рождения по этой версии — 85 год до н. э.^[52]Эпитоматор Тита Ливия сообщает, что на момент гибели Бруту было «около сорока»^[53]. Согласно Гаю Веллею Патеркулу, Брут погиб на 37-м году жизни^[54]; в этом случае он должен был родиться в 79 или 78 году до н. э.^[55]. Наконец, Секст Аврелий Виктор сообщает, что в 53 году до н. э. Марк был квестором^[56]. При этом известно, что добиваться государственных должностей (в том числе и квестуры) римляне могли только начиная примерно с 27-летнего возраста^[57].

Многие исследователи доверяют в этом вопросе Цицерону: он был современником и другом Брута, а потому должен был владеть достоверной информацией. Есть и мнения в пользу версии Веллея Патеркула^[58]. Так, Татьяна Бобровникова считает, что слухи о Цезаре как отце Брута должны были иметь хронологическое обоснование, а значит, разница в возрасте должна была составлять не 15-17 лет, а несколько больше. К тому же сам Брут в одноимённом трактате Цицерона говорит: «[Гая Юлия] в те годы, когда я уже мог бы о нём судить, к сожа­ле­нию, не было в Риме»^[59]. Отсюда может быть сделан вывод, что в 58 году до н. э., когда Цезарь уехал в Галлию, Брут был ещё слишком юн^[60]. Впрочем, существует и другая трактовка: Марк мог иметь в виду, что уже после отъезда Цезаря начал политическую карьеру^[61]. День рождения Брута, согласно Плутарху, приходился на зиму^[62].

Марк рано (в 77 году до н. э.) потерял отца. Предположительно Сервилия вышла замуж во второй раз, когда Марк уже был по крайней мере подростком, так что отчим не оказал заметного влияния на формирование его личности — в отличие от матери и дяди. Катон, человек принципиальный и никогда не поступавшийся своими убеждениями, стал в глазах мальчика образцом для подражания^[63]. Брут получил прекрасное образование. Известно, что грамматику ему преподавал знаменитый своей учёностью сириец Стабилий Эрот, а Катон постарался передать племяннику свою любовь к греческой философии^[42]. Последняя стала основой мировоззрения Брута, но если дядя был стоиком, то племянник стал поклонником Платоновой Академии^[64].

Достигнув юношеских лет, Брут отправился в Афины продолжать образование. Там он встретился с вызвавшим его восхищение философом-академиком Антиохом Аскалонским и подружился с его братом Аристом^[65]. Вероятно, там же Марк Юний впервые встретился с римским всадником Титом Помпонием Аттиком, который тоже стал его другом^[66] и в дальнейшем ввёл его в круг римской интеллектуальной элиты. Из Афин Брут отправился на Родос, где учился какое-то время ораторскому искусству^[67][68].

Начало политической карьеры[править | править код]

Первое упоминание Брута в связи с политической жизнью Рима относится к 59 году до н. э., когда консулами были Гай Юлий Цезарь и Марк Кальпурний Бибул, женатый на двоюродной сестре Марка Юния. Важным событием этого года стало так называемое «дело Веттия»: некто Луций Веттий заявил о существовании заговора аристократической молодёжи с целью убийства Гнея Помпея. Помимо Луция Эмилия Лепида Павла и Гая Скрибония Куриона Младшего к этому заговору якобы принадлежал и Брут. Уже на следующий день доносчик изменил показания, не говоря больше о причастности Марка Юния; Цицерон не сомневался, что это произошло из-за вмешательства Цезаря, постаравшегося выгородить сына своей любовницы^[69]. Вскоре Веттий умер в тюрьме (или был убит), а дело было замято^{[70][71][72][73]}.

Единого мнения о том, существовал ли заговор в действительности, нет^[74]. В историографии высказывались гипотезы о фальсификации обвинения Цезарем или всеми тремя триумвирами для достижения различных политических целей. Аргументом против таких гипотез некоторые учёные считают тот факт, что Цезарю после обнародования первого обвинения пришлось скорректировать его, чтобы вывести из-под удара Брута: если это и фальсификация, то слишком неуклюжая^[75]. Согласно другой версии, действительно существовала группа молодых аристократов (Брут, Лепид, Курион), которую Луций Лициний Лукулл попытался использовать против своего старого противника Помпея, но из-за вмешательства Бибула этот заговор был раскрыт. Цезарь же мог заставить Веттия отказаться от обвинений в адрес Брута и прочих, чтобы этим актом милосердия завоевать себе новых сторонников^[76].

В 58 году до н. э. народное собрание направило Катона на Кипр, чтобы присоединить этот остров к владениям Республики. Марк Юний, тогда ещё «неопытный юноша, погружённый в науки»^[77], поехал с дядей. В пути, на Родосе, он заболел, а после выздоровления отдыхал в Памфилии, когда Марк Порций, задержавшийся в Византии, попросил его в письме ехать на Кипр, чтобы охранять казну царя Птолемея. Брут выполнил это поручение, хотя и неохотно; в дальнейшем он помог дяде доставить казну в Рим и заслужил его похвалу. Находясь на Кипре, Марк Юний успел стать патроном города Саламин. После возвращения в родной город он какое-то время не участвовал в политической жизни, посвятив себя книгам^[78].

В 54 году до н. э. Марк стал монетарием. На этой должности он отчеканил денарии с изображениями двух героев ранней римской истории, считавшихся его предками: Луция Юния Брута и Гая Сервилия Агалы. Продолжением той же сюжетной линии стал денарий с изображением на аверсе богини Либертас, а на реверсе — Луция Брута в окружении ликторов^[6].

Тогда же Брут женился на дочери действующего консула Аппия Клавдия Пульхра. Этот шаг мог означать определённое сближение с Помпеем, старший сын которого был женат на другой дочери Аппия^[79]. В следующем году Пульхр отправился с полномочиями проконсула в Киликию, а Марк Юний в качестве квестора поехал с тестем^[80]. Он использовал свой пост для расширения своей клиентелы и обогащения: через посредников Луция Главцию, Марка Скапция и Публия Матиния Брут под огромные проценты ссужал деньги царям Галатии, Каппадокии, Армении, а также провинциалам. Проконсул помогал своему зятю. Так, когда город Саламин не смог выплатить долг, Пульхр предоставил Скапцию отряд конницы, с которым тот ворвался в город и взял в осаду здание совета. Пять членов совета умерли от голода, а остальным пришлось признать долг с процентами, вчетверо превышавшими те, которые разрешал закон (48 процентов годовых против 12)^[81][82][83].

В 51 году до н. э. наместником Киликии стал Марк Туллий Цицерон. Брут, уехавший из провинции ещё до Пульхра, через Аттика обратился к новому проконсулу с просьбой о сотрудничестве, но тот, узнав о злоупотреблениях своего предшественника и о том, кто стоит за Скапцием, отказал ему^[84]. В конце концов Цицерону, видимо, пришлось пойти на уступки Бруту^[85]. Когда в 50 году до н. э. Пульхра в Риме обвинили в злоупотреблениях, Марк Юний вместе с Квинтом Гортензием Горталом высту