«Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография» онлайн • БОМБОРА • ISBN:978-5-04-107284-1
Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография
С этой книгой часто покупают
Любопытное искусство. Самые странные, смешные и увлекательные истории, скрытые за великими художниками и их шедеврами
710 ₽
Сьюзен Зонтаг. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография
1214 ₽ 309 ₽
Над книгой работали
Бенджамин Мозер
Американский писатель-документалист, экс-колумнист в Harper’s Magazine и The New York Times Book Review, автор статей в The New Yorker, Conde Nast Traveler и The New York Review of Books
Другие книги автора
Сьюзен Зонтаг. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография
1214 ₽ 309 ₽
Книги серии «Подарочные издания.
Искусство»Планета Banksy. Художник, его работы и последователи
Русские пословицы и поговорки в иллюстрациях. История и происхождение
819 ₽
BANKSY. Уровень угрозы допустимый. Если нет вы скоро об этом узнаете
Краткая история искусств. Самое главное о мировом искусстве
2043 ₽
Шедевры импрессионизма. Картины, покорившие мир
2844 ₽
Истории домов Петербурга, рассказанные их жителями
1492 ₽
Внутри картины. Что скрывают шедевры?
309 ₽
Русские пословицы и поговорки в стикерах
685 ₽
Артбук с дополненной реальностью. Движение миров
1200 ₽
История пантона. XX век в цвете
2132 ₽
Женщины в искусстве.
Перфомансы, картины и события, изменившие мир вокруг нас
589 ₽
Секретный язык цвета. Как всего 6 красок изменили нашу жизнь
2345 ₽
Монументальная мозаика Москвы: между утопией и пропагандой
Что хотел сказать художник? Главные картины в искусстве от Босха до Малевича
За фасадом: 25 писем о Петербурге и его жителях
1214 ₽
Есть идея! Как развить в себе способность мыслить быстро и оригинально
436 ₽
Pioner Talks. 30 разговоров сегодня о том, что ждет нас завтра
1214 ₽
Творить нельзя бояться. Как перестать сомневаться и найти свой творческий путь
560 ₽
Балет. Иллюстрированная история
5314 ₽
Артхив. Истории искусства. Просто о сложном, интересно о скучном: рассказываем об искусстве, как никто другой
1492 ₽
Семь дней в искусстве
794 ₽
Бэнкси.
752 ₽
Галерейщица. Или как я ходила в искусство
643 ₽
Сьюзен Зонтаг. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография
1214 ₽ 309 ₽
Любопытное искусство. Самые странные, смешные и увлекательные истории, скрытые за великими художниками и их шедеврами
710 ₽
Susan Sontag. Фотография в рамках гуманитарных наук
Продолжаем публикацию переводов классических текстов по фотографии. На сей раз — лекция Сьюзан Зонтаг «Фотография в рамках гуманитарных наук» («Photography within the humanities»). Выступление состоялось на фотографическом симпозиуме в Wellesley College 21 апреля 1975 года.
Сьюзан Зонтаг — удивительный человек. С широко открытыми глазами. Ее книга «О фотографии» остается одной из основных книг в библиотеке фотографа, желающего видеть мир.
В виду большого размера текста публикуем перевод по частям.
Я писатель и кинорежиссер, и не считаю себя критиком, тем более – критиком от фотографии. Я могу только изложить свое независимое мнение, но не в качестве члена фотографического или анти-фотографического сообщества, а как информированный сторонний наблюдатель.
Думаю, по этой причине я буду в лучшем положении при обсуждении данного вопроса, чем остальные выступающие. (…)
Для серии семинаров было выбрано общее название — «Фотография в рамках гуманитарных наук». Вероятно, в первую очередь мы будем говорить именно о фотографии. Вначале хотелось бы отметить, что история фотографии пока достаточно коротка. Вне зависимости от того, считаете ли вы это искусством или нет, фотография является той деятельностью, которую люди обсуждают и чей статус постоянно находится под сомнением.
В первые десятилетия развития фотографии многие воспринимали ее как копировальную машину, как инструмент, помогающий репродуцировать визуальную информацию, но не как самостоятельный источник видения, не как средство, кардинально меняющее чувствительность наших органов зрения.
История становления вкусов и возникновения творческих споров в фотографии вела к постепенному осознанию этой роли.
Говоря о ситуации в фотографии в рамках гуманитарных наук, мы подспудно затрагиваем старый вопрос: является ли фотография искусством, по праву ли она занимает место в университетской программе обучения, в музейных коллекциях, отличается ли она от других форм искусства? В некотором смысле, подобные обсуждения ни к чему не приведут, поскольку исход битвы предрешен: фотография — несомненное искусство.
Вопрос, скорее, в другом: если это искусство, и оно принято как социальное явление, то можно ли сравнить фотографию с другими видами искусств? Она не является «истинным» искусством как, например, живопись, и, возможно, именно это объясняет ее влияние на современность.
И в этом смысле фотография – абсолютно современное искусство; искусство, которое в большой степени терминологически и концептуально соответствует современному потребительскому обществу. Она обладает способностью превратить любой опыт, событие или элемент реальности в предмет потребления: в объект или в изображение. Одна из фундаментальных идей современного мышления есть противоречие между мыслью и реальностью. Не будет ошибкой сказать, что наше общество базируется на разбухающей массе изображений, что не было характерным ни для одного периода прошлого.
Чтобы вернуться к точке отправления, к вопросу о месте фотографии среди гуманитарных наук, следует отметить, что фотография является не только формой искусства, имеющей определенные ограничения, но и особой территорией, где прорастают все типы вопросов социологического, морального и исторического характера.
Моей целью является не оценка работ определенных авторов, а обсуждение проблем, поднятых самой фотографией, имеющих как моральные, так и эстетические аспекты.
Думаю, изучение фотографии — замечательная идея. Я говорю не о получении навыков и знаний по технике фотографирования, а об обучении умению видеть. Глядя на снимки, вы учитесь осознавать полученную информацию, этот опыт впоследствии может быть легко применен и в других областях.
Большинство думает, что расценить событие как интересное или красивое — значит захотеть его сфотографировать. Эта мысль проникла в самую суть восприятия вещей, что характеризует наше фундаментальное отношение к реальности: мы считаем, что лучший способ контакта с чем-либо – желание это сфотографировать.
Одна из причин, по которой я не ничего не снимаю: вокруг меня и так слишком много людей с камерами. Сейчас для меня этого достаточно, я чувствую, что у меня уже есть фотографическое видение. Возможно, я смотрю даже чересчур фотографически и больше не хочу культивировать в себе этот способ видения. Это слишком специфический тип ощущений.
Когда вы начали изучать фотографию в качестве критика?
У меня всегда была зависимость от фотографии. Я имею в виду, что всегда очень интересовалась снимками – вырезала их из журналов и собирала. Естественно, это были копии, «репродукции» фотографий, а не их оригиналы. В какой-то момент решила записать идеи, владевшие мной в течение двадцати лет. Так я втянулась в написание одного эссе, которое потом превратилось в шесть. Но я не фотограф, не люблю снимать, у меня нет фотоаппарата, и я не являюсь критиком фотографии.
Как вы относитесь к вездесущности фотографии сегодня? Не считаете ли вы ее вторжением в личное сознание, подобным тому, которое которое вы испытали в 12 лет, впервые увидев фотографии концлагеря Дахау?
Да это действительно изменило мою жизнь, но я не помню, чтобы это меня разозлило. Многие люди видят снимки, которые меняют их мировосприятие, неважно осознают люди эти изменения или нет.
И это не является вопросом моей персональной реакции – скорее, это проблема феномена, формирующего наше сознание; его можно назвать опытом потрясения. Это не означает, что вы не можете быть потрясены чем-то другим, помимо фотографии, но именно на ней запечатлен конкретный объект — изображение на обложке журнала, о которое вы можете споткнуться или пройти мимо, не заметив.
Изображения, которые шокируют, распространены сейчас гораздо более широко, чем это было раньше. Я вспоминаю известную фотографию, размещенную на обложках Time и Newsweek’а не так давно. На ней изображена вьетнамская женщина. Она смотрит на нас. Она держит своего ребенка. Возможно, он ранен или уже умер у нее на руках. Такой снимок вряд ли появился бы на обложке новостного журнала еще несколько лет назад. Думаю, люди были потрясены этой фотографией, и, возможно, кто-то из них даже приостановил подписку. Всего несколько лет назад изображения такого характера были неприемлемы, они казались возмутительными даже для редакторов журналов. Сегодня мы наблюдаем процесс привыкания. Я не знаю, стали ли люди проще относиться к реальным проявлениям жестокости и насилия, привыкнув к их изображениям, но этот процесс неизбежен.
Зачастую, когда люди сталкиваются в реальности с чем-то, сравнимым по уровню жестокости с тем, что они когда-то видели на снимках, они думают: «это выглядит совсем как на фотографии» или «это похоже на кино». Люди обращаются к изображениям, чтобы получить прямой опыт реальности, поскольку они были подготовлены к проявлениям жестокости «в картинках», а не посредством реального жизненного опыта.
Если вы видите много подобных картинок, возникает эффект привыкания. Каждый раз изображение должно быть еще более шокирующим, чтобы действительно задеть зрителя за живое. Когда вы смотрите на фотографии, вы пассивны. Возможно, в реальности непросто наблюдать за манипуляциями хирурга, стоя рядом с операционным столом, но всегда есть шанс посмотреть в сторону и обратить внимание на что-то другое, ведь кроме вас в операционной находятся врачи и медсестры. Но в случае фотографии невозможно оказаться внутри картинки, чтобы что-то изменить — это и является причиной тревоги.
Фотографии снабжают нас информацией, которая плотно упакована, мы уже подготовлены к ее восприятию.
Когда слов недостаточно, снимок констатирует: «Это действительно существовало».
Фотография — работа воображения, которую мы могли бы выполнять самостоятельно, если бы не мешала разнородная информация, которую сознание просто не в силах переработать. Изображения имеют все основания быть доказательствами, как если были бы частями вещей, которые они изображают.
Чувствуете ли вы, что фотография создает новый тип видения реальности?
Оскар Уайльд сказал, что искусство в большой мере определяет то, как мы видим мир. Глаза у людей были всегда, но на то, как именно мы видим сейчас, свой отпечаток накладывает процесс кадрирования и отбора. Этот фактор возник благодаря разглядыванию изображений. Фотография — форма искусства, которая фундаментально связана с технологией, основными добродетелями которой являются простота и скорость.
Картье Брессон сказал, что хочет перестать фотографировать. Он всегда немного занимался живописью, но сейчас решил полностью посвятить себя этому виду искусства.
Его объяснение было таково: фотография обеспечивает «быстрое видение», и, потратив всю жизнь на «быстрое видение», он хотел бы немного замедлиться. Существование фотокамер дает возможность «быстро видеть», и отчасти их ценность заключена в плодах, которые мы извлекаем из этого способа видения.
Технологически вся история развития фотокамер (и пленок) может быть сведена к истории уменьшения времени выдержки. Сегодня, спустя несколько десятилетий, прогресс налицо: значит, есть расширение поля зрения фотографического проекта. Таким образом, все, что может быть увидено в видоискатель — весь мир — является материалом для фотографирования.
Нет сомнения, что руководящим принципом в фотографии становится интерес. Предмет не привлекателен сам по себе, он становится любопытным только потому, что оказался запечатленным на снимке. Одна из многих тенденций заключается в удалении сюжета из фотографического изображения. Нет такой вещи, из которой нельзя было бы сделать хорошую картинку. Я не думаю, что подобная идея существует в истории других искусств или, если и существует, то только с недавних пор и отчасти потому, что фотография стала моделью для нашего сознания.
Если вы видите что-то необычное, то ваши руки тянутся к камере чтобы зафиксировать это, поскольку для нас память о событии, ситуации или человеке всегда связана с фотографией.
Я была в Китае полтора года назад и куда бы я не пошла, китайцы спрашивали меня: «Где ваша камера?». Очевидно, я была первым человеком (с тех пор как иностранцам был разрешен въезд в Китай), у которого не было камеры. Они, конечно, понимали, что для нас это дальнее непростое путешествие и полагали, что, увидев что-то интересное, мы непременно это запечатлеем.
Было очень интересно наблюдать за жизнью людей, поскольку лидеры Китая сознательно отказались от создания потребительского общества. Куда бы я ни пошла в Китае, каждый имел при себе фотографии родственников: в бумажниках, на офисных столах, на токарном станке или в автомобиле. Люди говорили: «Это моя тетя такая-то», или «Это — мой кузен, он живет за тысячу миль отсюда, я не видел его два года, а это мои дети, тут — это мои родители». Реже можно увидеть снимки священных мест или памятников.
Других фотографий вы не увидите вовсе.
Когда иностранец приезжает в Китай и фотографирует, например, необычную дверь, китайцы спрашивают: «Для чего вы фотографируете это?», на что человек отвечает: «Потому что это красиво». «Дверь красива? Ее же нужно покрасить». 87Китайцы не могут понять идею того, что предметы могут раскрыть свою определенную красоту только лишь потому, что они сфотографированы, что отчасти случайные, обыденные, полуразвалившиеся, выброшенные вещи имеют поэтический оттенок, который может обнаружить лишь фотоаппарат.
Во многих эссе я отмечала, что в фотографии крайне важна сюрреалистическая чувствительность: способность увидеть обыденные вещи, которые, оказавшись запечатленными, раскрывают свою красоту; существует целая традиция в фотографии. Я имею в виду не только мастеров-сюрреалистов, но и тех, кто занимался прямой фотографией — как Вестон, снимавший унитазы и артишоки.
Одна из давних традиций в фотографии состоит в том, чтобы взять заброшенный объект, угол чего-нибудь, необычную поверхность, желательно немного затертую и со странным узором на ней.
Этот способ видения, который распространился благодаря фотографии, очень сильно повлиял на способ восприятия реальности у людей, вне зависимости от того, используют они камеры или нет.
Есть ли разница в эмоциональном воздействии между фотографией и кино?
Снимки меняются в зависимости от контекста, в котором они рассматриваются. Говорят, в этом есть что-то от эксплуатации: фотографии становятся товаром, предметами потребления, мимо которых вы проходите к чему-то другому. Возможно, это просто способ унизить фотографию. Я уже много раз видела фотографии из Минаматы, которые сейчас висят в музее колледжа. Я видела их и в книгах, и журналах, а теперь смотрю на них на стене — и каждый раз снимки выглядят для меня по-разному. Они действительно различны. Фотографии — это переносные объекты, которые изменяются в зависимости от контекста. В некоторых обстоятельствах вы видите, что с фильмом происходит то же самое, но фотографии гораздо сильнее зависят от контекста, как компактные и мобильные объекты.
Поэтому в этом вопросе я предпочитаю фильмы фотографиям. Фильм предоставляет правильный контекст для демонстрации изображений, заключенных в нем, и, возможно, фотографии в этом смысле более уязвимы. С другой стороны, я уверена, что снимки, как неподвижные изображения, лучше запоминаются. Несомненно, вы сможете запомнить фотографию и описать ее, но вы не сможете описать две или три минуты фильма.
перевод с сокращениями: Д. Орлов
Сьюзан Зонтаг | Биография, фотографии, заметки о лагере и факты
Сьюзан Зонтаг
Смотреть все медиа
- Дата рождения:
- 16 января 1933 г. Нью-Йорк Нью-Йорк
- Умер:
- 28 декабря 2004 г. (71 год) Нью-Йорк Нью-Йорк
- Награды и награды:
- Национальная книжная премия
- Известные работы:
- «СПИД и его метафоры» «Против интерпретации и других эссе» «Одновременно: очерки и речи» «Комплект смерти» «Болезнь как метафора» «В Америке» «Заметки о «Кэмпе» » «Стили радикальной воли» «Любовник вулкана: Романтика» «Под знаком Сатурна»
Посмотреть весь связанный контент →
Сьюзан Зонтаг , урожденная Susan Rosenblatt , (род.
16 января 1933, Нью-Йорк, Нью-Йорк, США — умерла 28 декабря 2004, Нью-Йорк), американский интеллектуал и писатель, наиболее известный своими эссе о современной культуре.
Зонтаг (принявшая фамилию отчима) выросла в Тусоне, штат Аризона, и в Лос-Анджелесе. Она училась в Калифорнийском университете в Беркли в течение одного года, а затем перевелась в Чикагский университет, который окончила в 1951 году. Она изучала английскую литературу (MA, 1954) и философию (MA, 19 лет).55) в Гарвардском университете и преподавала философию в нескольких колледжах и университетах до публикации своего первого романа « Благодетель » (1963). В начале 1960-х годов она также написала ряд эссе и обзоров, большинство из которых были опубликованы в таких периодических изданиях, как The New York Review of Books , Commentary и Partisan Review . Некоторые из этих коротких статей были собраны в «Против интерпретации» и «Другие эссе» (1966). Ее второй роман, 9За 0039 Death Kit (1967) последовал еще один сборник эссе Styles of Radical Will (1969).
Ее более поздние критические работы включали «О фотографии» (1977), «Болезнь как метафора» (1978), «Под знаком Сатурна» (1980) и «СПИД и его метафоры» (1989). Она также написала исторические романы «Любовник вулкана: Романтика » (1992) и « В Америке » (2000).
Британская викторина
Любимая литература: правда или вымысел?
Для очерков Зонтаг характерен серьезный философский подход к различным аспектам и личностям современной культуры. Впервые она привлекла внимание всей страны в 1964 году с эссе под названием «Заметки о лагере», в котором она обсуждала атрибуты вкуса в гей-сообществе. Она также писала на такие темы, как театр и кино, и таких деятелей, как писательница Натали Саррот, режиссер Роберт Брессон и художник Фрэнсис Бэкон. Помимо критики и художественной литературы, она писала сценарии и редактировала избранные произведения Ролана Барта и Антонена Арто. Некоторые из ее более поздних сочинений и речей были собраны в В то же время: очерки и речи (2007).
Редакция Британской энциклопедии Эта статья была недавно отредактирована и обновлена Эми Тикканен.
Сьюзан Зонтаг и нечестивая практика биографии
Два тома дневников Сьюзен Зонтаг, отредактированных ее сыном Дэвидом Риффом, опубликованы, третий готовится к печати. В предисловии к первому тому, вышедшему в 2008 году под названием «Возрождение», Рифф признается в своей неуверенности в отношении проекта. Он сообщает, что на момент своей смерти в 2004 году Зонтаг не дала никаких указаний относительно десятков блокнотов, которые она заполняла своими личными мыслями с подросткового возраста и которые она держала в шкафу в своей спальне. «Предоставленный самому себе, — пишет он, — я бы долго ждал, прежде чем опубликовать их, или, может быть, вообще не опубликовал бы их». Но поскольку Зонтаг продала свои статьи Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе, и доступ к ним был в основном неограниченным, «либо я их систематизирую и представлю, либо это сделает кто-то другой», так что «казалось, лучше идти вперед».
Однако, пишет он, «мои опасения остаются. Сказать, что эти дневники говорят сами за себя, значит ничего не сказать».
В них Зонтаг ругает себя почти за все, что можно бить себя за исключением убийства. Она лжет, обманывает, выдает секреты, она жалко ищет одобрения других, она боится других, она слишком много говорит, слишком много улыбается, она непривлекательна, она недостаточно часто моется. В феврале 1960 года она перечисляет «все, что я в себе презираю». . . быть моральным трусом, быть лжецом, быть нескромным в отношении себя и других, быть фальшивым, быть пассивным». В августе 1966 лет, она пишет о «хронической тошноте — после я с людьми. Осознание (пост-осознание) того, насколько я запрограммирован, насколько неискренен, насколько напуган». В феврале 1960 года она пишет: «Сколько раз я говорила людям, что Перл Казин была главной подругой Дилана Томаса? У Нормана Мейлера оргии? Этот Маттиссен был странным. Конечно, все известно всем, но кто я, черт возьми, такой, чтобы рекламировать сексуальные привычки других людей? Сколько раз я ругал себя за это, что лишь немногим менее оскорбительно, чем моя привычка упоминать имена (сколько раз я говорил об Аллене Гинзберге в прошлом году, когда я был на Комментарий ?)».
Мир воспринял дневники достаточно спокойно; публикуемые дневники не пользуются большой популярностью. Будет интересно посмотреть, вызовет ли больше ажиотажа авторизованная биография Бенджамина Мозера «Зонтаг: ее жизнь и работа» (Ecco), которая в значительной степени опирается на дневники. Мозер верит Зонтаг на слово и не питает к ней иллюзий так же, как и к самой себе. Солидные литературные достижения и впечатляющий мирской успех, которые мы связываем с Зонтаг, были, по словам Мозера, всегда омрачены презренным страхом и неуверенностью, все чаще сопровождаемым непривлекательным поведением, порождаемым страхом и неуверенностью. Устрашающе эрудированная, поразительно красивая женщина, ставшая звездой нью-йоркской интеллигенции, когда едва исполнилось тридцать, после публикации эссе «Заметки о лагере», и которая продолжала выпускать книгу за книгой передовой критики и художественной литературы, унижена в этом биография. Она выходит из этого как человек, которого больше жалеют, чем завидуют.
Если журналы подтверждают подлинность ужасного портрета Мозера, его интервью с друзьями, любовниками, членами семьи и сотрудниками делают его мрачнее. Почему люди рассказывают биографам о своих покойных знаменитых друзьях? В большинстве случаев мотив доброкачественный: информант хочет быть полезным, хочет поделиться тем, что он знает о предмете, полагая, что подробности, в которые он и только он посвящен, будут способствовать полноте портрета. Может быть замешано немного самомнения: интервьюируемый польщен тем, что его пригласили на вечеринку. Конечно, он намерен быть осторожным, держать некоторые вещи при себе. Однако самые лучшие намерения могут рухнуть в колесе умелого (или даже неумелого) интервьюирования. Осмотрительность так быстро превращается в неосмотрительность под волнующим заклинанием безраздельного внимания. Таким образом, киновед Дон Эрик Левин, близкий друг Зонтаг, является источником Мозера, написавшего, что «когда Джаспер [Джонс] бросил ее, он сделал это таким образом, что это опустошило бы почти любого.
Он пригласил ее на вечеринку в канун Нового года, а затем, не сказав ни слова, ушел с другой женщиной». Мозер добавляет: «Этот инцидент не упоминается в ее дневниках». В другом неупомянутом инциденте (пока Мозер не упомянул о нем) Левин удивляется, когда Зонтаг говорит ему, что собирается забрать сына из дома одноклассника: «Это не Сьюзан. Почему она собирается забрать сына? Я ничего не сказал. Вернувшись, она уложила Дэвида в постель и сказала: «Знаешь что? Я постучал в дверь. Это была «Дакота». . . Она постучала в дверь, а кто открыл дверь? . . . Конечно, она знала, кто открывает дверь. Лорен Бэколл».
«Я любил Сьюзен, — сказал Леон Визельтье. — Но она мне не понравилась. Он, как пишет Мозер, говорил от имени многих других. Другой друг, Роджер Дойч, сообщил: «Если бы кто-то вроде Джеки Онассис вложил 2000 долларов» в фонд помощи Зонтаг, когда она была больна и не имела страховки, «Сьюзен сказала бы: «Эта женщина такая богатая. Джеки Онассис. Кем она себя считает?»
Если друзья не могут совладать со своей амбивалентностью, то как насчет врагов, которым не терпится отомстить? «Сьюзен очень хотела быть нравственно чистой, но в то же время она была одним из самых аморальных людей, которых я когда-либо знал.
Патологически так. Предательски», — говорит Мозеру взбешенная подружка из шестидесятых Ева Коллиш, как будто ждала его звонка полвека. Мозер принимает ее обиды за чистую монету и вплетает их в свой беспощадный рассказ.
Биографам часто надоедают сюжеты, с которыми они слишком фамильярно фамильярничают. Мы никого не знаем в жизни так, как биографы знают своих героев. Это нечестивая практика — рассказывать чужую историю жизни на основе угнетающе огромного количества случайной, не обязательно надежной информации. Требования, которые это предъявляет к способности практикующего различать, а также к его способности к сочувствию, могут оказаться невыполнимыми. Однако раздражение Мозера Зонтаг подпитывается чем-то, что лежит за пределами проблематики биографического письма. В середине биографии он сбрасывает маску нейтрального наблюдателя и обнаруживает себя — можно даже сказать, выходит — интеллектуальным противником своего субъекта.
На самом деле каминг-аут под вопросом. Поводом послужило потрясающе хорошее эссе Зонтаг «Очаровательный фашизм», опубликованное в «Нью-Йорк Ревью оф Букс » в 1975 году и перепечатанное в книге «Под знаком Сатурна», в которой она справедливо разрушила только что восстановленную репутацию Лени Рифеншталь, показав ее быть сторонником нацистов до мозга костей.
Отдав эссе должное, Мозер внезапно отклоняется в сторону поэтессы Эдриенн Рич, которая написала письмо в Review , протестуя против проходного приписывания Зонтаг реабилитации Рифеншталь феминисткам, которые «чувствовали бы боль от того, что должны пожертвовать одна женщина, которая снимала фильмы, которые все признают первоклассными». Мозер считает Рич «первоклассным интеллектуалом», который «написал эссе ничуть не хуже, чем у Зонтаг», и образцом того, какой Зонтаг могла бы стать, если бы у нее хватило мужества. В то время, когда гомосексуальность все еще подвергался уголовному преследованию, Рич признал ее лесбиянство, в то время как Зонтаг умолчала о своем. Рич был наказан за свою храбрость («выйдя на публику, [она] купила себе билет в Сибирь — или, по крайней мере, подальше от патриархального мира нью-йоркской культуры»), а Зонтаг была вознаграждена за свою трусость. Позже в книге Мозер с трудом сдерживает свой гнев на Зонтаг за то, что она не вышла во время 9-го раунда.0039 СПИД кризис.
«Она могла многое сделать, и гей-активисты умоляли ее сделать самое простое, самое смелое и самое принципиальное дело», — пишет он. «Они просили ее сказать «я», сказать «мое тело»: выйти из туалета». Мозер не может простить ей этого отказа.
Любовная жизнь Зонтаг была необычной. В пятнадцать лет она написала в своем дневнике о «лесбийских наклонностях», которые обнаружила в себе. В следующем году она начала спать с женщинами и получать от этого удовольствие. Одновременно она писала о своем отвращении к мысли о сексе с мужчинами: «Ничего, кроме унижения и унижения при мысли о физических отношениях с мужчиной. это все? — это так глупо». Менее чем через два года, будучи студенткой Чикагского университета, она вышла замуж — за мужчину! Это был Филип Рифф, двадцатидевятилетний профессор социологии, у которого она работала научным сотрудником и с которым прожила в браке восемь лет. Первые годы брака Зонтаг с Риффом наименее задокументированы в ее жизни, и они немного загадочны, оставляя многое для воображения.
Это то, что вы могли бы назвать ее годами в пустыне, годами до того, как она стала знаменитой фигурой, которой она оставалась до конца своей жизни. Она последовала за Риффом в места его академических встреч (в том числе в Бостон, где Зонтаг работала в аспирантуре на факультете философии Гарварда), забеременела и сделала вынужденный незаконный аборт, снова забеременела и родила сына Дэвида.
«Ужасное покрытие».
Мультфильм Джулии Сьютс
Между Зонтаг и Риффом была огромная интеллектуальная близость. «В семнадцать лет я встретила худощавого, широконогого, лысеющего мужчину, который говорил и говорил, снобистски, по-книжному, и называл меня «Милый». Через несколько дней я вышла за него замуж», — вспоминала она в дневниковой записи 1973 года. К моменту замужества в 1951 году она обнаружила, что секс с мужчинами не так уж и плох. Мозер цитирует документ, который он нашел среди неопубликованных бумаг Зонтаг, в котором она перечисляет тридцать шесть человек, с которыми спала в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет, среди которых были как мужчины, так и женщины.
Мозер также цитирует найденную им в архиве рукопись, которую он считает воспоминаниями о браке: «Большую часть первых месяцев брака они оставались в постели, занимаясь любовью четыре или пять раз в день, а в перерывах между разговорами и разговорами. бесконечно об искусстве, политике, религии и морали». У пары не было много друзей, потому что они «склонны критиковать их из-за неприемлемости».
В дополнение к своей дипломной работе и заботе о Дэвиде Зонтаг помогала Риффу с книгой, которую он писал, которая должна была стать классикой «Фрейд: разум моралиста». Она становилась все более неудовлетворенной браком. «Филип — эмоциональный тоталитарист, — писала она в своем дневнике в марте 1957 года. Однажды с нее это надоело. Она подала заявку и получила стипендию в Оксфорде, оставив мужа и ребенка на год. После нескольких месяцев в Оксфорде она поехала в Париж и разыскала Харриет Сомерс, которая была ее первой любовницей десятью годами ранее. В течение следующих четырех десятилетий жизнь Зонтаг была отмечена чередой напряженных, обреченных романов с красивыми, замечательными женщинами, среди которых были танцовщица Люсинда Чайлдс и актриса и режиссер Николь Стефан.
Журналы документируют, иногда в мучительно откровенных подробностях, мучения и горя этих связей.
Если чувства Мозера к Зонтаг неоднозначны — он всегда кажется немного благоговейным, а также раздраженным ею — его неприязнь к Филипу Риффу остается неизменной. Он пишет о нем с полным презрением. Он издевается над своим фальшивым акцентом высшего класса и модной одеждой, сделанной на заказ. Он называет его мошенником. И он бросает эту бомбу: он утверждает, что не Рифф написал свою великую книгу, а Зонтаг. Мозер никоим образом не обосновывает свое утверждение. Он просто считает, что такой претенциозный подонок, как Рифф, не мог ее написать. «Книга настолько превосходна во многих отношениях, настолько полна разработка тем, которые отметили жизнь Сьюзан Зонтаг, что трудно представить, что она могла быть продуктом ума, который позже принес такие скудные плоды», — пишет Мозер. .
Самым веским доказательством, которое Мозер предлагает для своей диссертации, является письмо, которое Зонтаг написала своей младшей сестре Джудит в 1950 году о своей интересной новой работе в качестве научного сотрудника Риффа. Одна из ее обязанностей, как она говорит Джудит, заключалась в том, чтобы читать, а затем писать рецензии как на научные, так и на популярные книги, которые Риффу было поручено рецензировать, и он был слишком занят или слишком ленив, чтобы читать и писать о себе. Конечно, это плохо отражается на Риффе, но едва ли доказывает, что Зонтаг написала «Разум моралиста». Интервью Мозер с современниками, знавшими, что Зонтаг работала над книгой, также не доказывают ее авторства. Тем не менее он настолько убедился в этом, что, цитируя «Разум моралиста», ловко говорит: «Она пишет» или «Зонтаг отмечает». С точки зрения Мозера, каждый писатель, сильно отредактированный, больше не может претендовать на роль автора своей работы. «Заставь меня переписать!» редактор городского совета лает в трубку в комедиях 1930-х годов о газетном мире. В мире Мозера переписать становится написать. Сигрид Нуньес в своих мемуарах «Sempre Susan» вносит, возможно, последнее слово в вопрос об авторстве «Разума моралиста»: «Хотя ее имя не фигурировало на обложке, она была полноправным соавтором, она всегда говорила.
На самом деле, она иногда шла еще дальше, утверждая, что сама написала всю книгу, «каждое слово». Я воспринял это как еще одно ее преувеличение».
Гении часто рождаются у родителей, не страдающих такими отклонениями, и Зонтаг принадлежит к этой группе. Ее отец, Джек Розенблатт, сын необразованных иммигрантов из Галиции, бросил школу в возрасте десяти лет, чтобы работать посыльным в нью-йоркской фирме по торговле мехом. К шестнадцати годам он продвинулся в компании до такой ответственной должности, что его отправили в Китай покупать шкуры. К моменту рождения Сьюзан, в 1933 году, у него был собственный меховой бизнес, и он регулярно путешествовал по Азии. Милдред, мать Сьюзен, которая сопровождала Джека в этих поездках, была тщеславной красивой женщиной, происходившей из менее грубой семьи еврейских иммигрантов. В 1938 лет, находясь в Китае, Джек умер от туберкулеза, оставив Милдред с пятилетней Сьюзен и двухлетней Джудит расти в одиночестве. Судя по всему, она была ужасной матерью, нарциссом и пьяницей.
