Ричард Levelord Грей — о разработке Duke Nukem 3D
В феврале легендарной Duke Nukem 3D стукнуло 25 лет. По такому случаю мы связались с «лицом игры», дизайнером уровней Ричардом «Левелордом» Греем. В начале 80-х Грей с помощью перфокарт писал софт для бизнес-компаний, затем программировал в ракетно-космической компании. А потом к нему в руки попала программа Doom Editing Utility и Ричард так угорел по созданию и модификации уровней, что буквально все свободное время тратил на это — он даже дискету со своими картами в id Software отправлял, мечтая попасть в геймдев.
И ведь в итоге попал, поработав над одним из самых известных шутеров 90-х в 3D Realms. Ричард — символ не только «Дюка», но романтики старого геймдева. К тому же он очень любит Россию, да и живет уже давно в Москве — для нас он вообще герой.
Ниже — рассуждения Ричард Грея о том, почему Дюк так крут, почему он не проиграл в схватке за внимание с Quake и о многом другом.
Ричард ГрейПочему Дюк Нюкем — круто
Да он просто «THE самый крутой чувак of computer games» (орфография авторская — примечание DM)! У него крутой образ, который он поддерживает, постоянно надирая задницы.
Дюк еще и очень смешной. Эта комбинация — праведное насилие, окутанное юмором — всегда здорово развлекает. Мы ведь все росли на таком: «Багз Банни», «Ну погоди!», «Три марионетки», трио Никулина, Вицина и Моргунова… Нас запрограммировали смеяться над подобным.
Почему Duke Nukem 3D не затерялась на фоне Quake
Duke Nukem 3D была веселее. Quake была техническим прорывом — невероятным! Но за пределами этого игра была довольно простым шутером. Например, главный герой не был «персонажем». Как там его звали? Рейнджер? Мне пришлось это загуглить — помню только «Квейк-гай». К Рейнджеру не было никакой привязанности. У него не было ни образа, ни чувства юмора, ни индивидуальности — просто не за что зацепиться.
Еще в Quke практически не было взаимодействия с окружением — разве что с дверьми. А в Duke Nukem 3D хватало штук, с которыми можно было что-то сделать — и часто результат был смешным и внезапным. В «Дюке» вообще было так много всего, что выходило далеко за рамки простой стрельбы и поиска боеприпасов и здоровья.
Об идеях, приходящих во сне
Спросите любого разработчика игр, и он расскажет вам, как видит сны об игровых мирах! Я думаю, что лучшие идеи приходят во сне, потому что в этот момент сознание снижает контроль над разумом. Творческое подсознание выходит наружу и плетет свои ночные сказки.
Даже обыденный сон может породить отличные идеи. Причем это не обязательно сон прямо об игре — о конкретных идеях, задачах и так далее. Иногда мы видим сны «в игре». Сниться может что угодно: поход в магазин, возвращение к детским воспоминаниям. Но все это происходит в игровом мире. Создание игр очень требовательно и отнимает большую часть времени и мыслей. Так что работа становится укоренившимся шаблоном, и ночью он следует за тобой в страну грез.
О знаменитом, но противоречивом уровне Flood Zone
Я до сих пор кайфую от красивых уловок, которые использовал Тодд Реплогл и Кен Сильверман, чтобы заставить всю эту систему «вода-суша» работать.
Ну а мы с Алленом хорошо использовали их наработки. Само собой, мне очень нравится уровень Flood Zone. Но, возможно, это как раз связано с тем, как я игрался с этими техническими хитростями, чтобы заставить работать весь уровень.
Но все эти хитрости и сложности, не означают веселье. Делать что-то умное и развлекающее — не всегда одно и то же. Flood Zone — это абсолютно другой способ игры в Duke Nukem 3D, с определенными ограничениями и путаницей во многих местах. А это может стать разочарованием.
Но с другой стороны, плавать на уровне весело. Это добавило еще больше к третьей D в 3D. И у этого была крутая апокалиптическая атмосфера полного разрушения: «Черт возьми! Это что, целое здание ушло под воду?».
О том, что лучшие уровни для Duke Nukem 3D сделал Ричард Грей
Это просто НЕ ПРАВДА. Аллен Блум-третий (они что, только с третьей попытки все сделали правильно?!) — настоящий гений. Никакой ложной скромности (Аллен Блум создал почти все уровни в эпизодах L.
A. Meltdown и Lunar Apocalypse — примечание DM). И я лишний раз об этом вспомнил, когда мы делали дополнение World Tour к 20-летию игры в 2016-м. Его уровни всегда чистые и лаконичные. Я называю это элегантной эффективностью. Его геймплей (баланс патронов и лечилок, размещение врагов, архитектура) — великолепен. Если бы мне пришлось выбирать любимого дизайнера уровней — я бы выбрал Аллена.
Что же до любимых уровней… Не хочу показаться заносчивым, но я думаю, что все уровни в Duke Nukem 3D превосходны и в этом равны друг другу. Я думаю, что это одна из многих причин, почему мы вообще говорим про игру сегодня.
К тому же величие игры не только в дизайне уровней. Мы, левелдизайнеры, получаем много похвалы за «хорошие» уровни (и берем ее с удовольствием, как белка семечку у птицы). Но хорошие уровни сделаны вместе с программистами, художниками и всеми остальными, кто делится идеями и фидбеком в ходе тестирования.
О том, как сделать уровень веселым
Есть такой анекдот (основанный на реальном случае — примечание DM), судью спрашивают о произведении искусства: «Откуда вы знаете, что это порнография?», а он отвечает: «Узнаю, когда вижу».
Это мой ответ!
Существуют формулы и проверенные вещи, как те самые уровни Аллена. Но точно узнать, что уровень интересен, можно только во время плейтестов. Много-много плейтестинга — и как можно большим количеством людей, а не только дизайнерами и друзьями.
О том, что должен уметь дизайнер уровней
Я не работал над ААА-играми почти 15 лет. Вероятно, многое изменилось. Но в мое время дизайнер уровней сидел посередине между программистами и художниками. В том смысле, что нам приходилось разбираться в программировании, чтобы писать скрипты. Так же требовалось хорошее чутьё на эстетику и архитектуру. Все три дисциплины прекрасно уживались во всех играх, над которыми я работал.
Об обмане движка
Были способы обмануть движок. Например, у нас все выглядело так, как будто над одним этажом может размещаться другой. Не хочу вдаваться в детали, но говоря просто — все работает, только пока ты не видишь оба этажа одновременно. С водой тоже был трюк, позволивший игроку нырять и выныривать.
И как многие наверняка знают, наш Левелорд, Добродетельный и Скромный, создал трюк под названием Tier Drops. Для тех, кто не в курсе, это был уровень, состоящий из четырех «одинаковых-но-разных» квадратных комнат, все размещались в одной точке 3D-пространства, а вокруг них был закручен коридор. Это была секретная карта. Как раз хороший пример умного, но не особо веселого уровня!
О популярности олдскульных шутеров сегодня
Таких фанатов я сравниваю с людьми вроде меня, которые любят смотреть старые фильмы. Раньше все было проще. Тогда мы уделяли куда больше времени Фактору Развлечения и меньше контролю Дракона Технологий. Сейчас же много времени тратится на то, чтобы сделать игры красивее, что круто. Но я думаю, что из-за этого о «веселье» разработчики думают меньше.
За последние десять лет вышло много фантастических игр. Но потом я думаю об Angry Birds и Minecraft (Ричард очень любит обе игры — примечание DM). Я не знаю… Наверное, я просто стар и наслаждаюсь тишиной и покоем в моем возрасте.
Куда отправить Дюка Нюкема на 30-летие Duke Nukem 3D
Ну, если в ближайшее время ничего не поменяется, я бы сказал ему оставаться дома, соблюдать социальную дистанцию и носить долбанную маску! Сумасшедший мир, правда?
Читать онлайн «Ричард Длинные Руки – сеньор», Гай Юлий Орловский – Литрес, страница 5
Глава 5
Окна в доме напротив светятся красноватым трепещущим огоньком, словно там горит лучина, между домами темень, прошла ночная стража, громыхая по утоптанной земле древками копий. Снизу донесся смех, дурашливый взвизг, тут же все затихло.
Из распахнутого настежь окна видно, как во дворе пробежала, опустив хвост, лохматая собака с непривычно узким рылом. В комнату вливаются запахи зелени, конских каштанов, ветерок донес аромат выделываемых начисто шкур, нет, уже кож.
В полумраке комнаты хорошо видны черные загадочные глаза, а темные волосы, разметавшиеся на белой подушке, выглядят сказочно. Я вернулся от окна, лег, она тут же положила голову мне на грудь, закинула ногу. Я слышал, как длинные ресницы пощекотали мне кожу.
– Ты в самом деле паладин? – спросила она очень тихо.
– Как и ты – ведьма, – ответил я.
– Но я в самом деле ведьма, – возразила она осторожно.
– А я в самом деле паладин, – сказал я. – Но что нам сейчас эта пятая графа? Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы вовсе. Да и грех ли, когда ты…
Я запнулся, не зная, как сказать, что она подлечила даже душу, израненную разлукой с леди Лавинией.
– Не объясняй, – произнесла она тихо. – Я же ведьма, сразу ощутила твою рану. Ты в самом деле паладин, что поступил так… Только за это уже паладин. Я только не верила, что решишься подойти.
– А я правильный паладин, – ответил я. – Чувствую, где палкой по голове не стукнут.
Она сказала тихо:
– Но хотел ты сказать совсем другое…
– Что?
Она сказала медленно, словно бы с трудом выговаривая чужие слова:
– Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им… Это значит, что на рассвете, который близок, сядешь на коня и даже не обернешься…
– Вот это уже брехня, – возразил я. – Обернусь. Но ты права, утром двинемся дальше.
Мы лежали притихшие, я чувствовал прилив странного, просто нестерпимого счастья, смотрел поверх ее головы в окно, там светлеющая чернота неба, медленно плывущая луна, облака мертвенно-бледные, а возле луны до странности голубоватые, непривычные.
– Как жаль, – вырвалось у меня, – что всегда что-то теряем! Всегда от чего-то приходится отказываться! Человек, который остается дома, отказывается от дальних стран и чудес в них, а тот, который уезжает, отказывается от счастья, что рядом с ним…
Она молча поцеловала в губы, обняла, теплая, пышная, ласковая и женственная, настоящая женщина, в то время как я еще не настоящий мужчина, а то, что я умею с женщиной, и бродячие собаки умеют.
Утром Сигизмунд ничего не спрашивал, возможно, не хотел слышать, как я пытал и расчленял ведьму, спасая ее душу, только скользнул пытливым взглядом по моему бледному лицу. Впрочем, вряд ли бледному, я как будто прекрасно выспался, набрался сил, в теле перекатывается сила, а бодрость прет из ушей.
Город, а затем и зеленая равнина остались позади, пошли холмы, а впереди начали медленно вырастать горы. Правда, не те, что со снежными вершинами, пониже и потеплее, но все равно суровые, коричневые и с виду – безжизненные. Даже не коричневые, а неприятно ржавого цвета. Неприятного тем, что даже в самых суровых заснеженных горах чувствуется жизнь, а эти почему-то кажутся лунными горами, абсолютно мертвыми, выжженными.
Ближайшая к нам одиноко стоящая гора оказалась не горой вовсе, а высокой, очень высокой и массивной каменной башней. Внизу окружает зубчатая стена, видны ворота и две крохотные башенки по обе стороны ворот, но я не мог оторвать взгляда от исполинской башни. Страшная зловещая красота чувствуется в этом дизайне.
Гора сложена из камней, что и горы, потому таков цвет, это понятно, но я не мог отделаться от впечатления, что строитель нарочито делал ее неотличимой… нет, отличается, но он как бы церетелил эту башню в общий дизайн, в общую картину…
Хорошая протоптанная дорожка вела прямо, почти не виляла, я уже видел, что нацелена как раз между двумя горами. Если бы дорога рудокопов, то вела бы прямо в гору или на гору, а раз между, то кто-то этой дорогой пользовался сравнительно недавно.
Сигизмунд вскрикнул, пришпорил коня. Я покачал головой, догонять не стал, мне положено держаться солидно, я же сеньор, подъезжал медленно, во все глаза рассматривал чудо, преградившее дорогу.
Отвесные горы поднимаются, как две стены в узком коридоре, проход между ними загородил огромный, в три человеческих роста, каменный крест из белого с примесью малахитового цвета мрамора. Массивный крестище, основание втрое толще моего туловища. Края уперлись в стены. Конечно, мы без особого труда протиснемся хоть справа, хоть слева, только что голову наклонить да сэру Сигизмунду копье опустить, но ощущение, что крест именно загораживает проход.
– Велика сила Господня, – промолвил Сигизмунд с благоговением. – Животворный крест Господень закрыл дорогу нечисти!
– Но не войскам Карла, – заметил я.
– Да, – согласился Сигизмунд упавшим голосом, – да, к сожалению… Но у Карла люди, а им Господь дает возможность покаяться, грехи искупить, обратив оружие против нечисти…
– Да и нечисть где-то проникает, – добавил я. – Это нам повезло, не встретили, что просто дивно.
– И мне, – признался он.
– Все впереди, – предостерег я. – Вдруг да придется прорубываться через их ряды? А BFG у нас нет, одни мечи. Драконы так и вовсе могут перелететь через гору.
Он задрал голову, лицо стало задумчивым.
– Я слышал о горах, которые не может перелететь ни зверь, ни птица, ни комар. Возможно, это те самые… Правда, те горы на самом Краю земли.
– А мы и есть на самом крае, – ответил я.
Он в испуге оглянулся.
– Какой же это край?
– Обыкновенный, – буркнул я и подосадовал, что брякнул. Не хватает еще объяснять, что Земля круглая и край у шара в любом месте.
Мы разговаривали, не отрывая глаз от креста, я все больше видел в нем величественной простоты, что говорит о гениальности создателя, дивной соразмеренности пропорций, мощи и вместе с тем изящества, что торжествует над грубой животной силой и темной магией. Крест не просто очень умело вытесан из камня, еще и украшен лепестками роз, все еще не стерлись, даже сейчас, если хорошо потаращить глаза, на уровне моего лица четко проступают письмена.
– Руны, – сказал я уверенно.
Сигизмунд посмотрел на меня с почтением.
– И это вы знаете, ваша милость, – сказал он.
– А что тут знать? – отмахнулся я. – Если картинки, то пиктограммы. Наверное, потому, что их пикты пиктили. По граммам. А все остальное непонятное – руны. Как все нехристианские народы – язычники, верно?
Он выпрямился, сказал воодушевленно:
– А мы принесем туда свет истинной веры!
– Вот-вот, – поддержал я и добавил угрожающим голосом: – А кто осмелится остаться незрячим…
Пустил коня вперед, наклонился, над головой прошла каменная балка, неясная прохлада струилась от креста, конь ступал дальше, ощущение исчезло.
Я оглянулся, крест чуть ли не светится, загораживая дорогу крупным монстрам, с которыми людям еще не справиться, и пропуская мелочь, чтобы порубежники не спали, всегда были готовы принимать удары и наносить в ответ.
Сигизмунд ехал рядом, на лице почтение. Встретившись со мной взглядом, прошептал:
– Это же крест самого Тертуллиана! Вы знаете историю, как он поставил?
– Как-нибудь расскажешь, – ответил я как можно спокойнее, но появилось ощущение, что некто огромный и недружелюбный наблюдает за нами из-под приспущенных век. – Значит, мы перешли границу, за которую еще не переступали копыта христианских рыцарей… А также их коней. Сэр Сигизмунд!
– Да, сэр Ричард?
– Расслабьтесь, – посоветовал я.
Он вздрогнул, на лице проступило смущение, но тут же спросил почти с вызовом:
– Но почему?
– Нечисть не поджидает нас прямо здесь, – сказал я, тут же подумал, а верно ли говорю, но уже по инерции договорил: – Как-то я сам, помню, ехал в другую страну… Все ожидал, что как только перелечу… гм… в смысле, миную границу, то и деревья не такие, и земля не такая, и как был разочарован, когда все те же березки, та же трава, такая же вода в реке…
Он вертел головой по сторонам, почти не слушал, ответил невпопад:
– За легкое дело берись как за трудное, а за трудное – как за легкое.
Так мне говаривал батя… Как за трудное, это чтоб уверенность не стала беспечностью, а как за легкое, чтоб неуверенность не стала робостью…
– Смертелен каждый путь, – сказал я, – каким бы ты ни шел, но путнику прямой особенно тяжел. Так говорили наши мудрецы. А мы, дорогой сэр Сигизмунд, на пути к этому… разуму!
Он так удивился, что даже пошатнулся в седле.
– Мы? К разуму?
– Да. Другой великий мудрец сказал, что к высшему разуму ведут три пути: путь размышлений – самый благородный, путь подражаний – самый легкий, и путь опыта на своей шее – самый тяжелый. Мы, понятно, как рыцари и мужчины, выбрали самый трудный путь, легким путем идут обезьяны и женщины.
Сигизмунд встревожился, я видел, какие складки пытаются появиться на его чистом безморщинном лбу.
– Сэр Ричард… это что же… мы можем стать умными?
– Что, уже готов вернуться?.. Не трясись, такое случится не скоро. И то, если человек будет учиться на собственных ошибках. Но мы же не будем, верно? Иначе начнем избегать неприятностей, как эти, тьфу, умные, а какие же мы только рыцари, если без приключений?
Его лицо просветлело, глаза зажглись задором.
– Как вы правильно говорите, сэр Ричард!.. Да и вообще, я подумал… представляете?.. что тот, кого привели к цели, не имеет права считать, что он ее достиг. А так как меня ведете вы, то это на вас может рухнуть мудрость, после чего вы в монастырь или в симеоны-столпники…
Я уж было подумал, что это он острит, но юный рыцарь говорил настолько серьезно, с ясным лицом, что я только принял надлежащий скорбный вид и кивнул.
Трава поднималась сочная, зеленая, весна дружная, с жаркими днями и прохладными ночами, все идет в рост, я буквально слышал, как скрипит земля, выпуская из себя молодые побеги. Конь Сигизмунда то и дело на ходу срывал верхушки трав, мой шел как бронетранспортер новейшего поколения, который питается только обогащенным ураном.
По этому зеленому полю брела в нашу сторону босоногая и в коротком платьице девчушка лет пяти, очень серьезная, деловитая, обеими руками прижимала к груди большой берестяной туесок. Рыженькие волосы свободно падают на спину, серьезный такой деревенский ребенок с поцарапанными ногами и сбитыми в кровь коленками, с засохшими корочками на месте старых ссадин.
Сигизмунд поинтересовался:
– Не тяжело, малышка?..
Она отрицательно помотала головой, обеими ручонками прижала к груди сокровище, глядя на огромных людей, что на конях, недоверчиво, исподлобья.
– Что насобирала? – поинтересовался Сигизмунд. – Грибы?
Она снова помотала головой.
– Ягоды?
Она ответила тихим детским голоском:
– Мед…
Я тронул коня, Сигизмунд поехал рядом, но я слышал, как он начинает ерзать, железо звякает, оглядывается, наконец я услышал его растерянный голос:
– Не понимаю…
– Что, сэр Сигизмунд?
– Как насобирала мед, ее же пчелы заедят!.. Маленькая такая, хрупкая! И как мед не вытекает, сейчас же жарко… И почему не видно жилья?
Я сказал ему в тон:
– И куда исчезла, как только мы проехали? Не стоит сушить голову, сэр Сигизмунд, над умными вопросами, а то, не дай Господи, сами умными станем. Иначе спросишь, откуда мед вообще, ведь снег только что стаял, когда пчелы наносить успели?..
Он задумался, пробормотал озадаченно:
– А в самом деле…
– Думаю, – сказал я ободряюще, – за поворотом нам вообще могут настучать по голове.
И по ушам.
Он понял мои слова буквально, с лязгом опустил забрало, вытащил из ножен меч и поехал чуть впереди, чтобы благородно принять удар на себя, а я тем временем метну свой всесокрушающий молот. Я же косился на его дурацкое копье, слишком длинное, огромное и тяжелое, удобное только для схватки с таким же точно закованным в железо рыцарем. Сигизмунд не дурак, понимает его непригодность в таком походе, но в то же время как это оставить или потерять копье, символ рыцарства?
За весь день мы так ни с кем и не подрались, то есть не совершили во славу Господу никаких богоугодных подвигов, не прославили копьем и мечами его славное и кроткое имя, хотя несколько раз над нами пролетали драконы, присматривались, но оказались не настолько тупыми, чтобы бросаться на закованных в железо существ, когда есть олени, лоси, туры и, на худой конец, простолюдины.
Вечером долго любовались великолепным закатом, Господь Бог превзошел себя и порадовал нас просто сказочным зрелищем, при виде которого даже самый заядлый атеист твердо уверится в существовании Творца, иначе на фиг кому нужна эта божественная красота захода солнца?
Хвороста усердный Сигизмунд натаскал много, костер разгорелся такой жаркий, что пришлось отползать.
Длинные языки оранжевого огня рвались в небо, трепетали, искры взлетали стремительно, трещали уже там, вверху, взрывались крохотными бомбочками. Круг света был широк, даже озарил в трех шагах каменную кладку, покрытую серо-зеленым мхом.
– Бесподобно, – проговорил Сигизмунд восторженным шепотом. – Солнце – счастье, однако и ночь… хоть и прибежище Зла, но видно же, что ее создал Господь! В ней столько божественного очарования, умиротворенности, спокойствия, тишины…
– Тиха украинская ночь, – согласился я, – но сало надо перепрятать!
Он посмотрел непонимающе:
– Сало? Зачем?
– Когда Горький появлялся в Антарктиде, пингвины начинали робко прятать в утесах сало, масло и другие продукты. Не понял? Я сам не понял, однако давай половину ночи побудь на страже, а потом разбуди, поменяемся.
Он насторожился, быстро повертел головой.
– Ожидаете опасности?
– Очень уж хорош вечер, – объяснил я. – И весь день никто не бросился из кустов. И не встретился. Пора бы, как думаешь?
В ночной тиши раздался негромкий смех.
Пламя костра выхватило двух молодых женщин, одну в длинном платье до пят, что умудрялось не скрывать округлый прелестей ни бедер, ни высокой груди, ни даже соблазнительных линий живота, а другая едва прикрытая легкомысленным прозрачным шарфиком, похожим на сизый дымок от костра. Обе с длинными черными волосами, рассыпавшимися по спине, темноглазые и с пухлыми сочными губами, смеющиеся, игривые, сразу же принявшие эротические позы, когда и бедра просятся в жадные ладони, и грудь тычется в лицо, и мягкий горячий живот прижимается к твоему животу.
Я сказал Сигизмунду тихо:
– Молчи. Пока не заговоришь, не ответят. Пока не пригласишь – сами не подойдут.
Он шепнул в ответ потерянно:
– Да знаю, только разве упомнишь…
Девушки хихикали и покачивали бедрами, ноги длинные и стройные, а задницы высоко вздернутые, оттопыренные. Обе двигались под слышимую только им музыку, смеялись, полные сочные губы раздвигались, одна томно высунула кончик языка и облизала губы, я перехватил хитрый дразнящий взгляд, другая ухватила обе груди и, глядя на нас, насмешливо потрясла ими из стороны в сторону.
Это был вызов, я ощутил, как мышцы моих ног напряглись, посылая сигнал встать и пойти, а пальцы конвульсивно дернулись, словно я уже хватаю за эти… да, за эти самые, горячие, мягкие, налитые жизнью…
Рядом послышался стон. Сигизмунд смотрел безумными глазами, по бледному лицу катились крупные капли, на висках вздулись темные, как пиявки, жилы. Женщины смеялись громче, подошли осторожно на шажок, дальше, похоже, что-то мешает, моя святость, наверное, первая вскинула руки над головой, отчего крупная грудь вызывающе натянула тонкую ткань, обнаженная начала напевать и ритмично хлопать в ладоши, а скромница начала танец, вроде бы тихий, но наполненный иронией, пародийный, отчего еще больше проступила эротичность движений, откровенность желаний.
Сигизмунд застонал громче, лицо исказилось, он начал приподниматься. Я поспешно ударил его по плечу.
– Сядь!.. Весь стриптиз испортишь!
Он вздрогнул, посмотрел с сумасшествием во взгляде.
– Что?
– Не мешай, – сказал я настойчиво.
– Если пойдешь к ним, я гавкну на этих… ночных бабочек. Исчезнут, как будто увидели… понятно кого. Пусть пляшут.
Он прошептал в отчаянии:
– Сэр Ричард… Мне бы вашу твердость паладина…
– Это другая твердость, – ответил я хмуро. – Меня столько раз кидали эти вот… и через колено, и через… словом, и Матери Божьей не поверю. Смотри, но не влезай. Голого и босого оставят, да еще и одурманенного с больной головой. А вот так пусть стараются.
Он покачал головой, глаза не отрываясь следили за танцующими девушками. Я тоже смотрел на их движения, сравнивал с теми, что видел раньше, и хотя стриптизерши моего мира эротичнее, фигуры у них нашейпингованные, сиськи – как спелые дыни, а соски торчат, будто раскаленные кончики стрел, но в этом неотесанном мире и такое вот – супер, а если уж по большому счету, то в принципе все равно, на кого залезть и соргазмить: на кухарку или принцессу, органы размножения у всех одинаковы, и как их ни камасутрь, концовка всегда одна и та же.
– Ложись и спи, – посоветовал я.
– А они пусть оттанцуют всю программу… Девушки, судя по всему, не замужем, а перебиваются случайными связями. Надо учитывать, что весной нас возбуждает не красота женских ног, а сам факт их наличия, верно? С другой стороны, чем меньше девушек мы любим, тем больше времени на сон, а это совсем не лишнее.
Он смотрел на меня отчаянными глазами. Странный я паладин в его глазах: все понимаю, могу Божьим словом изгнать их туда, откуда появились, или обратить в дым, но бездействую. Не поддаюсь, но и не борюсь со злом. А что зло, это же видно: все женщины – зло, а чем красивее, тем это создание дьявола злобнее, хоть и забавнее.
– Я не смогу заснуть, – прошептал он убито.
– Попробуй, – посоветовал я. – К счастью, есть такая хитрая вещь, как поллюция… Можешь сам, только не в мою сторону. Это снизит накал, уменьшит силу их… воздействия. Ненадолго, но заснуть успеешь. Что за мир создал Господь: как много девушек хороших… но тянет что-то на плохих?
Он смотрел исподлобья, подозрительно, старался узреть, где именно насмешничаю, но я держал лицо очень серьезным и даже говорил совершенно серьезно, хоть и с иронией, но уже по своему адресу, по адресу всей цивилизации, что загоняет вот в такие смешные тупики, когда боремся, хотя можно бы не бороться, ибо сказал же один английский гомосек, что лучший способ побороть соблазн – это поддаться ему…
А что, мелькнула мысль, если в самом деле позвать эту девицу, трахнуть ее, всю измять и попользовать грубо, без церемоний, я ж в бесцеремонном мире, их чарам не поддаюсь, а истрахавши их обеих, я утвердю свой мужской примат, свой верх, свою победу…
Я вздрогнул, ибо голос Сигизмунда раздался далеко сзади, из-за спины, а обе женщины уже передо мной, от них пахнет разогретыми телами, сочной плотью, готовой покорно смяться под моим грубым натиском, губы распухли и в покорном ожидании, глаза томно полузакрыты…
– Сэр Ричард!.
.
За спиной раздались шаги. Я резко обернулся, молодой рыцарь с белым от ужаса лицом торопился ко мне, протягивал руку, пальцы тряслись.
– Все в порядке, – ответил я хриплым от страсти голосом. – А вы… женщины, изыдите. Обе! Как-нибудь в другой раз.
Обе, обрадованные, что с ними наконец-то заговорили, весело и звонко затараторили:
– Милостивые рыцари, позвольте скрасить вас досуг!
– Доблестные герои, мы утолим неистовый жар в ваших чреслах!
– …а потом снова разожжем…
– мы будем ласковыми!
– … и покорными…
– Мы сделаем все-все, чтобы усладить вас!
– В другой раз, – сказал я твердо. – Первым делом – самолеты, ну а девушки – потом. Изыдите!..
Сигизмунд повторил слабым голосом:
– Изыдите…
Я посмотрел в его страдальческое лицо, добавил:
– Но как-нибудь еще заглядывайте. На огонек… или прямо в постельку.
Девушки перестали щебетать, глаза округлились, а ротики приоткрылись уже не эротически, а от удивления.
Я повернулся к ним спиной, взял Сигизмунда за плечо и потащил обратно к костру. Когда мы обернулись, женщины исчезли, в мире стало пусто, тоскливо и одиноко. Сигизмунд тяжело вздохнул.
– Сэр Ричард… мы победили?
– Да, – подтвердил я. – Только, боюсь, не потому, что были сильны, а соблазны были недостаточно… гм… Хотя я чуть было не влип, ты меня спас. Они сумели задвинуть мне хитренькую мысль, что если я сгребу их, потрахаю, а потом выгоню, сказав с торжеством, что все равно знаю, кто они, то этим я как бы победю… Ни фига, в этих ситуациях победитель вовсе не тот, кто сверху. Женщина и под тобой, истраханная и в разорванной одежде, всегда победительница. Так что не надо нам этих внеолимпийских состязаний. Давай спать, завтра день тоже нелегкий.
– Господи, помоги мне, – пробормотал Сигизмунд, – дай мне стойкость, какую обнаружил святой Ипонисий…
Я вспомнил портрет седобородого старца с изможденным лицом, сказал утешающее:
– Большая разница, не хочет грешить человек или не может.
Ты – герой, Сигизмунд! Тебя вообще можно в святые, даже кастрировать не обязательно. Даже я чуть было не влип, лох…
Я невесело засмеялся. Сигизмунд тут же откликнулся:
– Что-то случилось, сэр Ричард?
– Да так… Если бы мы все исповедовались не духовнику, а друг другу, мы бы все вдоволь поржали над убогостью наших желаний. Дьявол всем забрасывает одних и тех же червячков! Не зря презирает весь род людской… Эти бабы на этом месте показывают один и тот же номер. Уже отрепетировали так, что могут исполнять на автомате, думая совсем о другом. Действует же, зачем новые трюки?.. Хуже другое, Сиг. Если бы мы, люди, даже добропорядочные, раскрыли бы друг другу свои добродетели, то посмеялись бы над тем же: над их мелкостью, бескрылостью, убогостью… Ладно, спи. Нетрудно быть добродетельным там, где ничто этому не препятствует, а нас в дороге ждет еще не одна ловушка…
Он прошептал с почтением:
– Вы так все мудро определили, сэр Ричард… Мне бы так!
Я отмахнулся.
– Прислушайся к голосу разума! Слышишь? Слышишь, какую фигню несет?.
. Так что на разум не надейся, он не спасение. Церковь права, веру надо ставить выше. Вера вопрошает, разум обнаруживает, как сказал святой Аврелий. Или Августин.
Я лег, подложив под голову седло. Сердце колотилось, гоняло кровь по большому и малому кругу. Мне казалось, что я раздуваюсь уже весь, уж слишком сильно от земли пахнет чувственностью. Теперь вижу, что в рождении гигантов нет ничего особенного, так и должно было получиться, когда Афина вырвала из бороды Гефеста клок, брезгливо вытерла ногу и швырнула на землю.
По ту сторону костра вздыхал и шевелил прутиком уголья Сигизмунд, я услышал горестный шепот:
– Господи… почему такие прелестные всегда такие чудовища?
– Это их природа, – утешил я. – Ничего не поделаешь, это все Дарвин, Фрейд… Мы ж мужчины или не мужчины?.. Вроде бы гетеросексуалы… Или ты хотел бы, чтобы плясали голые мужики?
Лицо Сигизмунда выразило крайнюю степень отвратности.
– Какая мерзость!.. Вы такие гадости ухитряетесь говорить, сэр Ричард!
– А что? Могли бы и попробовать, в надежде, что… – я посмотрел на чистое, честное лицо молодого рыцаря, проглотил окончание фразы и сказал туманно: – Ну, словом, мало ли на что могли надеяться эти порождения… техногенного мира.
Или совсем уж одичали, что не догадались даже попробовать?.. Как думаешь, если бы тут ехали амазонки, эти… порождения танцевали бы перед ними в виде… ну, скажем, вон та, что плясала перед тобой в облике застенчивой принцессы, перед амазонкой показалась бы в личине молодого и красивого рыцаря?
Он посмотрел на меня чистыми глазами:
– Рыцаря? Голого?
– Ну да, – подтвердил я нагло. – А что? Рыцарь тоже бывает голым. Или он в самом деле никогда не… Я понимаю, что настоящий мужчина с женщиной может даже не снимая лыж, но как мыться?..
Жаркая краска залила его лицо, вдруг сообразил, какую танцующую картинку можно нарисовать и какой именно рыцарь мог бы плясать в гнусном исполнении бесовских тварей.
– Ненавижу, – сказал он, скрипнув зубами. – Святая церковь искоренит это все… все! А кто такие амазонки?
– Рыцари-женщины, – объяснил я. – Давали обет безбрачия, брали оружие, садились на коней и совершали подвиги. Лишь однажды по достижении возраста они сходились с мужчинами, а забеременев, мужчин изгоняли, как дурных, похотливых и лживых существ.
Странно, что ты о них даже не слыхивал.
Он покраснел, видно было, как потемнели щеки, напомнил виновато:
– Сэр Ричард, я же из медвежьего угла… Мне все, что рассказываете, диво дивное! А половины слов вообще не понимаю.
То-то и хорошо, мелькнула мысль. Ты хоть сваливаешь их незнание на свою медведистость, а другие уже готовы тащить меня в святейшую инквизицию.
Веки потяжелели, начали надвигаться с неотвратимостью движения планет по орбитам. Воздух над костром колыхался, подрагивал, я не сразу рассмотрел, что по ту сторону легкая тень собирается в фигуру молодой женщины. Тело налилось приятной тяжестью, я еще чувствовал, что лежу подле костра, что невдалеке Сигизмунд, за спиной развалины каменной стены, но через этот мир проступал другой, странный, где и небо голубое, и далеко впереди поблескивают окнами башни, и женщина уже во плоти, черноволосая, с жгуче-черными бровями, алым ртом и крупными глазами… да, она все отчетливее, танцует, это нечто ритуальное, танец все замедлялся и замедлялся, а она подошла ко мне, опустилась на колени, тяжелые груди оттянули сорочку с глубоким вырезом.
Я протянул руку, она легла рядом, жаркая, теплая, сочная, хотя с виду тело как у накачанной шейпингистки. Я жадно вздохнул, она прижалась ко мне, я чувствовал только тепло и нежность от ее тела, а в моих руках оно таяло, как горячий воск.
Она прошептала мне на ухо:
– Не спеши… Я должна буду уйти…
Сладкая истома нарастала в моем теле, мне самому хотелось продлить эти очаровательные мгновения, я отдернул руки, спросил:
– Тебя зовут Санегерийя?
Она шепнула, смеясь:
– Да, но у тебя это звучит непривычно. Зови по началу имени или по концовке, как все делают.
– Саня, – сказал я, пробуя имя на слух, – Герия… Лучше Саня. Что-то связано с тем, как ты появляешься. Но буду и Герой, даже Ийей иногда звать, хорошо?.. Или Герией?.. Нет, Ийей лучше, что-то похожее на удивленный вскрик, потом отвисает челюсть и видишь тебя… вот такую красивую…
– Хорошо, милый, – шепнула она, трогая теплыми губами мое ухо. – Я счастлива с тобой… Ты смог мне дать то, что никто из мужчин…
Мощное желание затопило мозг, я ощутил знакомые толчки.
Желанная женщина засмеялась с сожалением, ее тело начало истончаться, обретать воздушность, стало призрачным, наполнилось светом… и прежде, чем этот свет превратился в хмурый утренний свет, я успел подумать, что вот это призрачное тело я уже видел, уже мял в руках, входил в него с рычанием и жадным откликом на зов плоти.
Рассвет едва-едва осветил восток, воздух сырой и холодный, я закрыл глаза и постарался заснуть снова, только двумя пальцами оттопырил то место, что мокрым и уже почему-то холодным прикасается к ноге, пусть засыхает на внутренней стороне штанов, там уже много таких белых пятен. Что делать, наше тело – как осел: недокормишь – помрет, перекормишь – взбесится, а баланс выдержать не удается.
Public Nature — UVA Press
- Резюме
- Обзоры
- Биографии авторов
Этот разнообразный новый сборник эссе, написанный учеными, практиками и управляющими государственными землями, рассматривает историю проектирования общественных парков, а также сами парки как хранилища культурных ценностей.
Исследуя роль, которую дизайн играет в этих общественных местах, авторы обращают внимание не только на четко спланированные, часто городские, ландшафты, такие как Центральный парк или болота Бэк-Бэй в Бостоне, но и на парки, такие как Йосемити, с естественными живописными качествами, которые требуют меньшего развития. В эссе дизайн представлен как охватывающий не только внешний вид парка — его здания и особенности ландшафта — но и его функции, то, как он доставляет культурно значимый опыт посетителям.
Большая часть паркового дизайна была разработана или организована системами, способствующими сохранению (Служба национальных парков является лишь наиболее очевидным примером), и многие авторы этой книги подчеркивают связь дизайна парков с сохранением, поскольку американцы узнали о природном наследии. они сильно идентифицируют себя и хотят испытать. В других эссе рассматриваются такие интересные темы, как европейское влияние на ранние американские парки, своеобразный характер региональных парков США, влияние автомобиля на отдых на природе и — в международном контексте — парки и национальная идентичность.
АвторыТал Алон-Мозес, Израильский технологический институт * Кэтрин Булл, Мельбурнский университет * Теодор Каттон, Университет Монтаны * Эстер да Коста Мейер, Принстонский университет * Тимоти Дэвис, Служба национальных парков США * Элизабет Флинт Энгл, Западный исторический центр Заповедник, Национальный парк Гранд-Титон * Кристин Мадрид Френч, независимый исследователь * Хайди Хохманн, Университет штата Айова * Джон Диксон Хант, Пенсильванский университет * Брайан Катен, Технологический институт Вирджинии * Ричард Лонгстрет, Университет Джорджа Вашингтона * Нил М. Махер, Институт Нью-Джерси наук * Катарина Нолин, Стокгольмский университет * Николь Портер, Ноттингемский университет * Элизабет Барлоу Роджерс, Фонд ландшафтных исследований * Кэтрин Соломонсон, Миннесотский университет * Люсьен Тис-Шенокак, Университет Коч, Стамбул
- Резюме
- Обзоры
- Биографии авторов
Этот разнообразный новый сборник эссе, написанный учеными, практиками и управляющими государственными землями, рассматривает историю проектирования общественных парков, а также сами парки.
как хранилища культурных ценностей.
Исследуя роль, которую дизайн играет в этих общественных местах, авторы обращают внимание не только на четко спланированные, часто городские, ландшафты, такие как Центральный парк или болота Бэк-Бэй в Бостоне, но и на парки, такие как Йосемити, с естественными живописными качествами, которые требуют меньшего развития. В эссе дизайн представлен как охватывающий не только внешний вид парка — его здания и особенности ландшафта — но и его функции, то, как он доставляет культурно значимый опыт посетителям.
Большая часть паркового дизайна была разработана или организована системами, способствующими сохранению (Служба национальных парков является лишь наиболее очевидным примером), и многие авторы этой книги подчеркивают связь дизайна парков с сохранением, поскольку американцы узнали о природном наследии. они сильно идентифицируют себя и хотят испытать. В других эссе рассматриваются такие интересные темы, как европейское влияние на ранние американские парки, своеобразный характер региональных парков США, влияние автомобиля на отдых на природе и — в международном контексте — парки и национальная идентичность.
АвторыТал Алон-Мозес, Израильский технологический институт * Кэтрин Булл, Мельбурнский университет * Теодор Каттон, Университет Монтаны * Эстер да Коста Мейер, Принстонский университет * Тимоти Дэвис, Служба национальных парков США * Элизабет Флинт Энгл, Западный исторический центр Заповедник, Национальный парк Гранд-Титон * Кристин Мадрид Френч, независимый исследователь * Хайди Хохманн, Университет штата Айова * Джон Диксон Хант, Пенсильванский университет * Брайан Катен, Технологический институт Вирджинии * Ричард Лонгстрет, Университет Джорджа Вашингтона * Нил М. Махер, Институт Нью-Джерси наук * Катарина Нолин, Стокгольмский университет * Николь Портер, Ноттингемский университет * Элизабет Барлоу Роджерс, Фонд ландшафтных исследований * Кэтрин Соломонсон, Миннесотский университет * Люсьен Тис-Шенокак, Университет Коч, Стамбул
Серия лекций Ричарда и Луизы Гай | Математика и статистика | Факультет естественных наук
Серия лекций Луизы и Ричарда К.
Гая прославляет радость открытий и чудес в математике для всех. Серия лекций была подарком Луизы Ги Ричарду на 90-летие в знак признания его любви к математике и желания поделиться своей страстью с миром. Ричард Гай является автором более 100 публикаций, включая работы по комбинаторной теории игр, теории чисел и теории графов. Он стремится сделать математику доступной для всех. В 2019 годуРичард отпраздновал свое 103-летие. Узнайте больше о его жизни.
Доктор Эндрю Грэнвилл
17-я серия лекций Ричарда и Луизы Гай
Название : Любимые нерешенные проблемы Ричарда Гая
9003 7 Abstract: Ричард Гай любил проблемы. Он любил делиться ими и побуждать других исследовать их. Ему нравилось работать с такими суперзвездами, как Джон Конвей, и делать их идеи доступными для всего мира. Но у Ричарда также было несколько проблем, которыми он был одержим в своих собственных исследованиях, снова и снова возвращаясь к этим проблемам с новыми идеями и мыслями.
Докладчик: Доктор Эндрю Гранвиль, кафедра математики и статистики, Монреальский университет
Дата: Четверг, 6 октября 2022 г.
Время: 17:00 MT 900 11
Адрес:
- Личное место: Craigie Hall C, Room 105 (количество мест ограничено). Двери открыты: 16:30.
- Онлайн через Zoom: Зарегистрируйтесь напрямую в Zoom
Биография: Доктор Эндрю Грэнвиль — профессор кафедры математики и статистики Университета Монреаля. Его широкий круг математических интересов включает арифметическую геометрию, диофантово приближение, алгоритмические и криптографические аспекты и аналитическую теорию чисел, и он имеет более 160 публикаций. Его писательские достижения также включают театральную пьесу и широко известный графический роман, исследующий математические темы. Доктор Гранвиль получил докторскую степень в Университете Квинса в 1987.
